Сестра Элалия попросила Эрмин задержаться после урока.

— Прошу вас, перепишите сочинение на отдельном листе и без ошибок, — сказала она, протягивая девочке тетрадь. — Я хочу переслать его нашему доброму другу, отцу Бордеро. Дорогое дитя, я искренне сожалею о том, что судьба обошлась с вами так жестоко, по еще раз прошу вас подумать о вашем будущем. Если вы все-таки решитесь принять постриг, то сможете стать учительницей. Наши сестры в Нотр-Дам-дю-Бон-Консей примут вас с распростертыми объятиями.

Взгляд больших голубых глаз девочки остановился на лице матери-настоятельницы. Она ответила тихо, но уверенно:

— Я не хочу быть монахиней, матушка. Я хотела бы учиться медицине. А еще я надеюсь выйти замуж и родить детей.

Услышав такое, сестра Элалия смутилась. Она оценила откровенность и искренность девочки, и все же ответ ее не устроил.

— Учиться медицине! — воскликнула она. — Мари-Эрмин, должна вас предупредить, это невозможно. Что же касается брака и семьи, то вы еще не понимаете, какие это налагает обязательства. Но мне на все лады повторяют, какой прекрасный у вас голос и музыкальный слух. Работайте над этим, и помимо преподавания в школе вы сможете давать уроки пения. Подумайте над тем, что я вам сказала, и, прошу вас, в следующий раз воздержитесь от неуместных рассуждений.

Жестом настоятельница позволила девочке уйти. Эрмин присоединилась к одноклассникам, во время перемен гулявшим перед школой на лужайке с подстриженной травкой. Кроны деревьев раскрасила осень. Вязы, ясени, березы и осины радовали глаз золотом, пурпуром, разливами желтого и рыжего. Особое великолепие пейзажу придавали клены, листва которых приобрела глубокий красный оттенок. Дул свежий ветер.

— Ты пришла, потому что думала, что мы водим хоровод? — спросила одна из девочек.

Эрмин отрицательно покачала головой. Каждый раз при виде ведущих к двустворчатой двери ступенек она думала о том, что ее родители подошли к этому самому месту, положили ее на порог, как бесполезное бремя, и исчезли в ночи.

Симон, который был с Эрмин в одном классе, подошел поближе.

— Мне твое сочинение показалось глупым! — задиристо сказал он. — Я получил семерку, и это несправедливо. Я ведь в подробностях расписал работу фабрики и рассказал о пожаре 1924 года. А еще отец сказал мне имя архитектора, который потом все восстанавливал, — Ламонтань [26].

— Это хорошая оценка — семь из десяти! — возразила Эрмин. — Ты просто мне завидуешь, вот!

— Ну конечно! — согласился мальчик не без насмешки. — Я завидую соловью из Валь-Жальбера! Чирик-чирик!

Девочка ограничилась тем, что показала сорванцу язык. Мальчик сильно изменился. Над верхней губой пробивались усики, голос стал более низким. Временами, например сегодня утром, он смотрел на нее не так, как обычно, и это смущало девочку. Эрмин поспешила присоединиться к хороводу, который водили подружки.

В тот же вечер с позволения сестры Викторианны она побежала к Элизабет и Жозефу. Девочка умирала от желания показать им свое сочинение и полученную оценку.

— Давай-ка сюда свое сочинение! — сказал рабочий.

Он прочел текст, качая головой. Потом кашлянул и потер нос.

— Прочти-ка и ты, Бетти!

Молодая женщина давно не видела мужа таким растроганным. Она прочитала сочинение и поскорее вытащила из кармана носовой платок.

— Очень хорошо, Эрмин, — пробормотала она. — И как только ты придумала сравнить фабрику с сердцем, которое перестало биться? Откуда это у тебя? Да если бы господа из компании прочитали твое сочинение, они бы пожалели о том, что сделали, точно бы пожалели!

Девочка снова покраснела. Она только что открыла для себя силу слова, как ранее ей открылась сила ее голоса. Жозеф, порывшись в кармане брюк, вынул мелкую монетку.

— Держи, Эрмин, ты ее заслужила. Купи себе ленточку в волосы или анисовых конфет. С твоим умом ты всех нас порадуешь, когда станешь учительницей. Но скажи, давно ли ты узнала, что ты — найденыш?

Элизабет моментально отвернулась к буфету под тем предлогом, что нужно взять оттуда тарелки.

— Сестра Викторианна мне рассказала, — ответила Эрмин. — Она решила, что я достаточно взрослая, чтобы знать. До свидания, Жозеф! До свидания, Бетти!

Она по очереди их поцеловала и выскочила на улицу. Поселок утонул в сиреневых сумерках. В небе, на западе, догорали оранжевые сполохи заката. Зажглись окна в монастырской школе и фонари на улице Сен-Жорж.

Эрмин не торопясь пошла к монастырю, где ее ждали сестра Викторианна и четыре других монахини, приехавших из Шикутими в этом году. Навстречу ей вышел Пьер, старший из сыновей Марселя Тибо. Это был парень среднего роста, белокурый, как и его отец. Три последних года он работал на фабрике.

— Добрый вечер, Эрмин! — поздоровался он. — Хорошо, что я тебя встретил. Значит, сможем попрощаться.

— Почему? — удивилась девочка.

— Дело решенное — завтра мы уезжаем. Все вместе — папа, я, братья и сестры. Будем работать и жить в Альме.

Дети семьи Тибо, мать которых умерла во время эпидемии испанского гриппа, всегда хорошо относились к Эрмин. И ей было жаль с ними расставаться.

— Если все уедут, я останусь без друзей, — вздохнула девочка. — Я буду по вас скучать.

— Я тоже буду по тебе скучать, — сказал юноша. — Ты очень симпатичная. Настоящая девушка!

Взволнованная неожиданным комплиментом, Эрмин ответила сияющей улыбкой. Пьеру чаще случалось видеть ее задумчивой и грустной. Поддавшись необъяснимому порыву, он наклонился и поцеловал ее в губы.

— Прощай! — прошептал он.

Юноша скрылся за домиком священника. Вот так, в преддверии тринадцатого дня рождения, Эрмин получила свой первый поцелуй. В монастырскую школу девочка вернулась с полной неясных мечтаний душой. В долгие зимние месяцы она часто вспоминала Пьера Тибо. Оказавшись одна в монастырской кухне или на улице, она тихонько напевала любимые слова из песни «У чистого ручья»:

Напевая, она думала о Пьере, словно была в него влюблена, и о сестре Марии Магдалине. Уже много дней Эрмин не решалась называть молодую монахиню, умершую девять лет назад, мамой, даже в мыслях. Она была уверена, что ее настоящая мать жива и они с отцом обязательно вернутся в Валь-Жальбер.

В день праздника Богоявления, в январе 1928 года, девочка смотрела из окна на прорытую в снегу тропинку, соединявшую монастырскую школу с улицей Сен-Жорж. Пелена пушистого снега укрывала пейзаж. Вопреки здравому смыслу девочка ждала чуда. Родители появятся из глубины морозной ночи и постучат в дверь.

Однако они не пришли ни в этом году, ни в следующем.

Двести человек уехало из поселка. Ходили упорные слухи, что скоро Валь-Жальбер совсем опустеет и монахини тоже уедут навсегда.

«А я останусь, — пообещала себе Эрмин. — Я буду ждать здесь родителей столько, сколько понадобится. Когда они придут, будет падать снег, совсем как в моем сне, и мама меня поцелует, обнимет крепко-крепко… О, поскорее бы это случилось!»

Валь-Жальбер, 13 марта 1929 года

— Зима никак не хочет уходить, — каждый день повторяла сестра Викторианна.

После короткой оттепели поселок, погребенный под толстым слоем снега, снова был скован холодом. В этот вечер небо, низкое и мрачное, казалось, готово было обрушиться на опустевшие дома — квартал, который во времена процветания жители называли «верхний город».

«Раньше в это время хозяйки домов включали лампы, — думала Эрмин, поднимаясь по улице Сен-Жорж. — Но теперь там никто не живет, и даже электричество в этом квартале отрезали. Как грустно смотреть на черные окна…»

Мысли четырнадцатилетней Эрмин часто начинались с меланхоличного слова «раньше», и в этом она была не одинока. Жизнь поселка Валь-Жальбер кардинально переменилась с тех пор, как здание целлюлозной фабрики окутала нерушимая тишина.