Им обеим хотелось плакать, хотя ни одна, ни вторая не знали почему. Эрмин первой высвободилась из объятий.

— Пойду дам сена Шинуку и посмотрю, есть ли у него вода, — сказала она.

— Вот оно что! Признайся, компания Симона тебе больше по душе! — пошутила Элизабет. — Иди скорее!

Девушка вышла. Намек Элизабет ей не понравился. Она не могла не заметить, что молодая женщина ослабляла бдительность, если Эрмин и Симон проводили время вместе.

«Они спят и видят, чтобы мы поженились! — подумала она, обходя дом. — Но ведь мы оба, я и Симон, вольны выбирать того, кто нам нравится!»

Чувствуя себя не в своей тарелке, Эрмин вошла в хлев. Симон доил корову. Он грустно посмотрел на девушку.

— Она дает все меньше молока, — сказал он. — Скоро придется покупать у фермера Буланже другую корову.

Он отпустил вымя и вытер руки о рабочие штаны.

— Не могу больше, Эрмин. Не могу так жить. Поселок совсем опустел, и для меня это тяжело. Раньше здесь было намного веселее. Родителям до этого нет дела. Они купили дом и умрут здесь, даже если останутся последними жителями Валь-Жальбера. Если бы ты только знала, как мне не терпится уехать!

Девушка присела на деревянную колоду и спросила:

— Ты правда хочешь уехать?

— Да. Через месяц.

Они обменялись невеселыми улыбками. Отношения у них сложились своеобразные. Симон и Эрмин выросли, как брат и сестра, и все же между ними никогда не было настоящей привязанности, не говоря уже о нежности. Они просто хорошо ладили и уважали друг друга.

— Надеюсь, у тебя получится найти работу, Симон, — сказала девушка. — Я буду по тебе скучать. Жаль, что только ты один не боишься противоречить отцу.

— Теперь, когда я вырос, он меня не бьет. Мне не слишком приятно это говорить, но мой отец — настоящая скотина. В детстве, стоило мне напроказить, он снимал ремень и порол меня. Арман тоже получил свою долю отцовской ласки. Под страхом порки будешь слушаться…

Эрмин никогда не видела, чтобы Жозеф наказывал мальчиков. Но на ее глазах Элизабет не раз мазала целебной мазью спины своих сыновей, и глаза у нее были красными от слез.

— Знаешь, я начинаю бояться твоего отца, — шепотом сказала Эрмин. — С тех пор как мы подписали контракт в Робервале, он стал очень строгим, а иногда…

— Что «иногда»? — подойдя поближе, спросил Симон.

— Он слишком ласков со мной, как мне кажется… — пробормотала девушка, краснея, как вишня. — Это потому, что он выпивает в баре отеля. Но я боюсь пожаловаться на него твоей матери.

Она рассказала Симону, как вел себя отец, когда они возвращались домой из Роберваля. Юноша сжал кулаки. И впервые за много-много лет выразил свое дружеское отношение к девушке простым жестом — погладил ее по щеке кончиками пальцев.

— Было бы лучше, если бы и ты уехала куда-нибудь как можно скорее, — сказал он. — Не думаю, что отец может тебя обидеть, но когда он нетрезв… Это хуже.

Эрмин была рада, что у нее наконец-то появился союзник.

— Симон, ты прекрасно знаешь: я не могу уехать из деревни. Я надеюсь, что мои родители вернутся.

— И напрасно, Мимин. Если бы они были живы, они бы уже вернулись. А если они все-таки живы, значит, им наплевать на тебя, и ты не должна портить себе всю жизнь, их дожидаясь.

Девушка знала, что Симон прав. Усталым жестом отмахнувшись от грустных мыслей, она вновь вернулась к теме, которая занимала ее больше всего:

— Помоги мне, Симон. Завтра Жозеф повезет меня в город, и возвращаться мы будем поздно. Представь, и так — все лето! Я уже жалею, что умею петь, потому что от этого одни неприятности!

Девушка из последних сил сдерживала слезы.

— Если уж отец что-то вбил себе в голову, так просто не отступится, — сказал Симон. — Знаешь, что я думаю? Он уверен, что ты своим пением заработаешь состояние, и эти деньги намеревается присвоить. Он спит и видит, как мы с тобой поженимся. Опять же, ради денег: если ты будешь моей женой, ничто не помешает ему пополнять свой банковский счет. Но я не идиот. Я еще утру ему нос, как говорил один мой приятель. Подложить свинью отцу — это будет славная месть за годы порок!

— Как мы можем пожениться, если мы друг другу не нравимся? — возмущенно спросила девушка. — Я выйду замуж только за того, кого полюблю всем сердцем.

— Если бы ты даже и нравилась мне, я все равно уехал бы! — заявил Симон. — Ты стала красавицей, Мимин. К тому же ты воспитанная и добрая… Но я всегда относился к тебе, как к сестре.

Эрмин не ожидала от Симона такого искреннего проявления дружелюбия, поэтому, глубоко растроганная, расплакалась.

— Симон, прошу тебя, придумай что-нибудь, чтобы мне завтра не ехать!

— Попробуй сегодня вечером прикинуться больной, — предложил он. — Мне нужно подумать.

— Нет, ничего не выйдет. Жозеф все равно повезет меня в город, у нас контракт.

Юноша сжал ее руку и задумался. Внезапно его лицо озарилось улыбкой.

— Аббат Деганьон! — воскликнул он. — Сходи на исповедь, Мимин, расскажи, что поведение отца тебя беспокоит. И попроси аббата помочь. Со священником отец спорить не станет.

— Ты прав, Симон. Спасибо! Я иду в церковь!

Эрмин поцеловала юношу в щеку и выбежала из хлева.

В тот же вечер после ужина в дом семьи Маруа явился аббат Деганьон. Жозеф с трубкой в зубах сидел на крыльце. В доме слышался звон посуды.

— Добрый вечер, Жозеф! Наслаждаетесь теплым летним вечером?

— Конечно, месье кюре! — ответил рабочий.

— Я хочу с вами поговорить. Пройдемся?

Они неторопливым шагом направились к монастырской школе. У Жозефа было неспокойно на душе. Лора Шарден могла нанести визит священнику. Поэтому он вздохнул с облегчением, когда понял, что кюре пришел совсем по другому поводу.

— Жозеф, вы добрый христианин и честный человек. Я никогда не слышал о вас ничего дурного. И хотя жителей в Валь-Жальбере осталось немного, в нашем муниципалитете все еще заботятся о вопросах морали и соблюдении приличий.

— Я ничего плохого не сделал, — проворчал Жозеф. — Не будь нас с сыном, динамо-машина давно вышла бы из строя. И пришлось бы снова жить при свечах.

— Знаю, знаю, — подхватил аббат. — Я хочу поговорить о вашем решении возить Эрмин каждую субботу в Роберваль. Это дитя лишено родительской заботы. Некоторые опасаются, что может пострадать ее доброе имя. Вы возвращаетесь домой ночью, вдвоем, это нехорошо. Девушка должна беречь репутацию. Не дай Господи, ее заподозрят в недостойном поведении! Мой предшественник, отец Бордеро, многие годы заботился о том, чтобы в поселок не было доступа пьяницам и богохульникам. Он сказал бы вам то же самое. И мне было бы очень больно услышать, что соседи отзываются о вас дурно.

Жозефу этот разговор был не по душе. Он то и дело принимался с ожесточением скрести подбородок. Он не осмеливался посмотреть в светлые глаза священника, словно этот взгляд мог проникнуть в самые потаенные уголки его души.

— И кому только в голову пришло, что я могу обидеть девочку, которая живет под моей опекой? — сердито спросил он. — Да если бы Бетти такое услышала, она бы первой бросилась меня защищать!

— Жозеф, дьявол искусно играет на наших слабостях, — продолжал аббат спокойно. — Он может подвергнуть искушению и вас.

Рабочий чувствовал, как тает надежда заработать состояние на таланте Эрмин. Воздев руки к небу, он спросил:

— Если я вас правильно понял, мне следует расторгнуть контракт с отелем? Но ведь это неправильно. Я думал только о том, чтобы обеспечить будущее нашей Мимин. Вы сами сказали в тот день, когда уезжали сестры, что у нее талант от Бога.

Наигранная заботливость не обманула священника, и он повысил тон:

— Я не нахожу ничего дурного в том, что девушка поет перед публикой и тем самым зарабатывает на жизнь. Но вам нельзя проводить столько времени наедине.

— А как же быть? — спросил раздосадованный Жозеф.

— Вопрос решен, — ответил аббат. — Я поговорил с нашим мэром, и он согласился одолжить мне свой автомобиль. Я умею водить. Каждую субботу я буду отвозить вас и забирать. Естественно, я не стану заходить в заведение, подобное «Château Roberval», но могу подождать вас на улице.