Впору мученически застонать и сокрушенно хлопнуть ладонью по лбу. Да я бы хлопнула, но мы стояли так близко друг к другу, что тогда бы я непременно коснулась Миланы. А я не хотела к ней прикасаться.

  - Буль, буль, буль, - повторила я проникновенно.

  Гортанный клокочущий звук вырвался из горла белокурой девушки. Она занесла руку и ударила меня по лицу! Достаточно сильный удар со столь близкого расстояния.

  - Эй, за что?! Я вычитала о яблоке в 'Ягодках старости'!

  - Почему он не оставит меня в покое? Почему люди не меняются?

  Милана замахнулась для второй пощечины.

  Ну нет, это уже перебор. Разок треснула - и хватит.

  Моя рука выстрелила вперед. Я перехватила ее руку, и прошипела этому белокурому произведению искусства в лицо:

  - Почему же не меняются? Еще как меняются. Болезнями.

  Ее ногти ужалили мою руку. На коже раскрылись две борозды, что-то горячее стало впитываться в шелк. Ругнувшись, я подставила Милане подножку и сжала ее плечо.

  Девушка стояла на коленях и всхлипывала - страшно утонченная, трепетная, красивая в одночасье.

  - Уймитесь, Милана! - выплюнула я. Блондинка дернулась, но я крепко держала ее. Курсы по самозащите научат вас давать отпор агрессивно настроенным красоткам. - Больно? - спросила я. Она тихонько вскрикнула. - Тогда уймитесь и не бросайтесь на меня. Я всего лишь пыталась поддержать беседу, Господи Боже. Поддержать беседу, понимаете?

  Громкий всхлип. Рыдания.

  А я все продолжаю держать ее. Блин.

  - Я сейчас отпущу вас и отойду.

  Кивок.

  Я отпустила ее и отошла. Девушка перебралась на софу, где накрыла лицо ладонями, и ее рыдания стали заунывным, как волынка, плачем.

  Меня заметно потряхивало. Я села за письменный стол и вытащила сразу несколько бумажных платков из коробочки. По желтой гофрированной коробке жизнеутверждающе вальсировали цветочки, листики и облачка, веселились как прокаженные. Столько радости и веселья! Щека горела; царапины на руке кровоточили, и я приложила к ним платки. От вида выступившей крови в голове зазвенели бубенчики, а на корне языка стало горчить. Прибитая, злая, обескураженная, я откинулась в кресле. Адреналин покидал тело, коленки ослабли.

  Милана смотрела на меня своим огромными серебристо-голубыми глазами-кристаллами, слезы блестели на ее лице жемчугом. И никаких потеков туши, пудры, размазанной помады! Водостойкая косметика?

  Словно прочитав мои мысли, белокурая девушка выудила из сумочки пудреницу и принялась изучать себя в зеркальце. Нечего изучать - ее лицо было безупречно.

  - На здоровье, - я бросила ей коробку с бумажными носовыми платками.

  Милана не вытирала, а аккуратно промакивала слезы.

  Я коснулась ссадины над бровью и коротко поведала Милане о вчерашней клевой тусне на перекрестке.

  Салфетки на руке уже можно было выжимать. Я швырнула их в корзину для бумаг, наложила на руку новый самодельный бандаж и вновь откинулась в кресле: руки на подлокотниках, ноги скрещены в лодыжках, брови сцепились над переносицей не на жизнь, а на смерть.

  - Я прочитала вас, хотя на мне были перчатки. А, может быть, все было наоборот. То есть, вы хрен знает как вломились в мой котелок и бросили туда свое зерно-воспоминание.

  Девушка высморкалась в платок.

  - Скажите, что... что вы увидели?

  Что я прочитала, не снимая перчаток. Вот что она имела в виду под 'увидели'.

  Я вздохнула. Пожалуй, мелочно было бы, брызжа слюной, вскакивать и орать что-то в духе: 'Попрошу не соскакивать с темы, кто кого ментально поимел!'.

  - Похороны. Дождь, черные зонты, мужчина с лилиями...

  Я запнулась.

  Мужчина с лилиями.

  Ошибки быть не может: этот тип вчера открыл передо мной дверцу 'БМВ'! Парень с обритой головой. Тогда, на кладбище, у него были рыжие кудри, тяжелые и потемневшие от воды.

  Я знала, чьим прихвостнем был бритоголовый, и подняла руку, заставляя белокурую девушку замолчать.

  - Чьи то были похороны? - спросила я.

  Милана съежилась, и до меня дошло: эта рана все еще свежа. Судя по дождю, холоду, деревьям с облетевшей листвой, похороны состоялись этой весной, или прошлой осенью. А, может, раньше. Многие раны не рубцуются годами, некоторые - никогда.

  - Близкого человека, - шепнула она.

  Белые лилии.

  Мама? Сестра? Дочь? Подруга? Я не стала выуживать это и просто констатировала факт:

  - Вас или вашего близкого человека однажды что-то связывало с Ренатом Зариповым.

  - Откуда вы?.. - Милана судорожно выдохнула и вскочила с софы.

  - Горшочек, не вари, - выплюнула я. - Сядьте, успокойтесь, и я отвечу на ваш вопрос.

  Она загнанно смотрела на меня, но вняла моему совету... по-крайней мере, частично. Внимание, внимание! Высокая вероятность новых осадков. Белокурой девушке до спокойствия было как мне до Мисс Зеро.

  - Скажем, я узнала мужчину с лилиями: вчера наблюдала его среди гоп-компании Зарипова.

  Было что-то интимное, безмерно личное в упоминании лилий. Это были чужие воспоминания, жизнь глазами другого человека. Я словно примерила на себя нижнее белье незнакомца.

  - Лирой.

  Часто ли вам удается вляпаться в подобную ситуацию, в какую вляпалась я? В Зеро живут тысячи и тысячи людей, но - надо же было влететь именно в Милану! А уже через пару часов - в Зарипова.

  Я нахмурилась:

  - Так или иначе, Лирой показался мне адекватнее того увальня с женской кличкой.

  - Вы о Кире. - Блондинка сжала руки в кулаки, ну, левую руку, правая напоминала птичью лапку, пальцы не сгибались до конца. - Берегитесь Кирилла. Он чокнутый. Но куда больше остерегайтесь Лироя.

  - Лирой не выглядит как тот, кто отжимается на кончиках пальцев.

  - Харизма, послушайте меня, - в ее голосе прорезались нотки паники. Она зачастила, будто не поспевала за мыслью: - Лирой - самый опасный из окружения Зарипова. Он не просто чокнутый, он... - Она не договорила. Ее глаза были двумя озерами, в которых плескались волны паники и страха; ее страх передался и мне, но я постаралась сохранить безмятежное выражение лица.

  - Что - он?

  - Я... я не могу об этом говорить. Простите, Харизма.

  - Ладно, Милана, не беда, я приму информацию к сведению. Для расширения кругозора. Дело в том, что я больше не планирую попадать в то окружение.

  Даже для меня мои слова прозвучали неубедительно.

  - Что бы ни привело вас к Зарипову, что бы он ни требовал от вас, я буду молиться в надежде, что однажды он забудет о вас.

  По спине пробежал холодок.

  - Требовал, - повторила я.

  - Обычно он избегает этого слова, предлагает деньги, - Милана глубоко вдохнула и шумно выдохнула, - или начинает угрожать.

  - Либо то и другое одновременно. - У нее расширились глаза, и я безрадостно ухмыльнулась, покачала головой: - Молитвы тут не помогут.

  Я подумала об очеловеченном шимпанзе; о том, что слишком много; о Милане, в жизни которой однажды случилось что-то очень нехорошее, из-за чего она теперь боится Зарипова и его веселых ребят как огня.

  Как бы я не хотела впредь избегать Зарипова, но в один прекрасный момент одного желания станет недостаточно. Мы еще встретимся, и я должна быть готова к этой встрече. В моей сумочке - пистолет. О такого рода готовности я говорю.

  Когда Зарипов в следующий раз полезет во внутренний карман пиджака, он вытащит из него вовсе не конверт с деньгами.

  Что ж, я попала в серьезное дерьмо.

  Я пошарила рукой под столешницей и наткнулась на прилепленную скотчем пачку сигарет. Кому-то работается спокойнее с иконой или с портретом Президента над головой, мне - с пачкой сигарет под столом.

  - Сигаретку? - предложила я.

  Я смотрела на Милану сквозь перламутровый дым.

  - Что у вас с рукой, Милана?

  Она неуклюже держала сигарету между указательным и средним пальцами правой руки. С такими пальцами можно забыть о красивом почерке.