Шли дни и складывались в недели, а сеча все не утихала, пока на помощь к князьям не подоспели свежие силы. Победило христианство. Верховный жрец Ардзан, сын его Деметрий и верховный жрец Месакес пали смертью героев — на поле брани, с мечом в руках. Пало и еще 1038 храбрых мужей из числа жрецов. Великолепные языческие святилища на отрогах Карке были повергнуты во прах. Погибли прекрасные творения армянских искусств, ремесел и зодчества. Богатейшие сокровища языческих храмов были разграблены армянскими крестоносцами древности.
Золото, серебро и мрамор сокрушить нетрудно. Но те чувства, которые остались в душе и сердце народа, то благоговение, которое он питал к своим родным богам — они остались жить и жили еще немало веков после той битвы. Огнем и мечом уничтожить их было нельзя. Религия изменилась, но древние народные обычаи остались неизменны.
Здесь, в этих храмах, в начале Навасарда всенародно отмечался праздник Вардавар. Это торжество в языческие времена совершалось семь раз в году, и каждый раз при этом присутствовали царь и верховный жрец.
Григорий Просветитель на месте языческих храмов основал христианскую церковь — матерь церквей армянских. Сохранив свое прежнее название, этот храм так и именовался Апггишатс-ким. Праздник Вардавар сменился праздником Преображения Господня. Но древние обряды Вардавара сохранились. Опять семь раз в году появлялись здесь армянский государь христианской Армении со своими нахарарами и глава христианской церкви Армении и открывали всенародные торжества в Аштишате. Снова, как и во времена язычества, приносили жертвы, выпускали голубей и брызгали друг в друга водой; снова проходили те же игры, те же ристания, так же раздавались награды. Розы, что когда-то украшали храм Астхик, теперь так же украшали святой алтарь Аштишатского храма. И этот праздник по-прежнему праздновался в начале месяца Навасарда и назывался Вардавар.
Самвел знал все это: он тоже не раз участвовал в торжествах. Не раз в играх и ристаниях доставалась ему первая награда, не раз в награду за храбрость армянский царь удостаивал его поцелуя в лоб.
А теперь надвигалась новая религиозная война. Как поведет себя в ней народ, тот народ, в котором все еще сильны его старые, пустившие столь глубокие корни верования и предрассудки? Эта мысль неотступно терзала Самвела, когда он спешился и переступил порог Аштишатского монастыря.
X ТРИ МОЛОДЫЕ СИЛЫ
Поздней ночью, когда вся братия Аштишатского монастыря уже спала, в одной из келий сидели на широкой тахте три человека. Неяркое пламя масляного светильника едва освещало их озабоченные лица. Все трое молчали, погруженные в свои думы. По лицам было видно, что это молчание — своего рода временное перемирие, передышка, чтобы перевести дух, успокоиться и опять возобновить прерванный спор.
Один из них был высокий мужчина с могучей статной фигурой и благородным гордым лицом, во всем облике которого гармонично сливались величие и обаяние; он казался подлинным олицетворением истинно мужской красоты.
Второй, напротив, был роста скорее невысокого, чем даже среднего, и сложения скорее деликатного, нежели крепкого. На этот хрупкий торс природа, словно по ошибке, посадила голову, столь богато одаренную, что ей куда более подобало бы тело сильное и прекрасное. В огненном взоре угадывалась натура пылкая, кипучая к даже запальчивая.
Первый был Саак Партев, второй — Месроп Маштоц 1. Третьим был Самвел.
Саак Партев был сын Нерсеса Великого, могущественного первосвященника Армении. В отрочестве он получил образование в Кесарии, затем, изучив греческий и сирийский языки, отправился в Константинополь и еще более усовершенствовал там свое эллинистическое образование, ибо изучил философию, музыку и ознакомился с греческой поэзией. В Константинополе же он и женился. Вернувшись на родину, Саак, как в свое время и его отец, занимал различные воинские должности, вовсе не полагая, что станет наследником патриаршего престола. Впрочем, с тех пор, как патриаршии дом Армении породнился и с царской династией, и с крупнейшими нахарарскими фамилиями, мужчины из рода Просветителя получали не только духовное, но и военное воспитание. Это было продиктовано необходимостью, ибо первосвященник Армении был в то же время одним из первых в ряду государственных деятелей своей страны. Он отправлял церковные службы у алтаря Господа нашего, но, если требовалось, возглавлял войско и вел его на войну. С амвона он нес народу слово Божие, но, если требовалось, садился с царями за стол переговоров, обсуждая судьбы государства.
Саак Партев приехал в Аштишатский монастырь по своим надобностям и встретил Самвела случайно. Молодой Мами-конян знал, что Саак должен прибыть в Тарон, но и он тоже не предполагал встретить его в Аштишате. Месяца два назад Саак в сопровождении Месропа Маштоца начал объезжать свои наследственные владения, которые простирались от Арарата до Тарона. Богатый патриарший род имел столько угодий, сел и городов, что с ним, пожалуй, не мог соперничать ни один нахарарский дом Армении.
Месроп был коренной таронец, сын дворянина по имени Вардан из местечка Хацик. Его родные места были всего в полудне пути от Аштишата. Этот живой, кипучий юноша с отрочества посвятил себя служению науке: изучил греческий, сирийский, персидский языки и все науки, какие только из-
^ е^ Р 0 пМ а ш т о ц (361-140 гг-) — создатель армянского алфавита (404 г.). История этого патриотического и культурного подвига запечатлена учеником Маштоца, историком Корюном в его «Житии Маштоца». Причислен церковью к лику святых. Саак Партев, будучи католикосом, активно содействовал Месропу в его деятельности.
вестны были в те времена. Будучи благородного происхождения, он был искусен и в ратных делах. В Вагаршапате, где находился тогда двор, Месроп исполнял разные должности, одно время воинские, затем светские. Потом он покинул двор и стал секретарем при канцелярии Нерсеса Великого.
Они сидели в келье, соседствующей с залом, столь печально памятным роду Саака Партева...
Саак был одет очень пышно, его роскошная одежда и драгоценности соответствовали принятым для князей царского рода. Он сидел, поджав ноги, на коленях его лежал меч в золотых ножнах, пристегнутых к золотому поясу. Рядом сидел Самвел, напротив — Месроп Маштоц.
Самвел уже передал им трагические вести, полученные из Тизбона, рассказал о гибельных для Армении планах своего отца и Меружана Арцруни, и именно это и вызвало споры: речь шла о том, что именно можно противопоставить надвигающейся опасности. Грядущие беды отчизны так взволновали эти молодые сердца, что они забыли о всякой мере, о всяких требованиях вежливости по отношению друг к другу.
— Опасность велика, как никогда, — прервал Месроп воцарившееся молчание. — Мы пожинаем горькие плоды наших прежних ошибок.
— Каких ошибок? — спросил Саак.
— Тех великих ошибок, которые совершили твои великие предки, Саак.
Последние слова этот худощавый и худородный юноша произнес с такой желчной интонацией, что они поразили высокородного и высокорослого Партева в самое сердце. Кровь патриархов и царей вскипела в нем, и большие глаза его полыхнули гневом. Он сделал негодующее движение. Месроп, в свою очередь, положил руку на серебряный пояс, на котором висел короткий меч.
Саак сумел побороть вспышку гнева, и только в голосе его громыхали грозовые раскаты, когда он ответил:
— Мои предки, Месроп, вырвали варварскую Армению из трясины язычества и приобщили к яркому свету христианской веры. Уж не это ли считаешь ты их ошибкой?
— Нет, я не это считаю ошибкой твоих предков, — отозвался Месроп так мягко и предупредительно, что это прозвучало еще оскорбительнее. — Но скажи мне, Саак, что дал Армении этот свет христианства тогда и что дает сейчас? Вышел ли он за монастырские стены, проник ли в темные хижины простого люда? Да он и не мог туда проникнуть. Как бы он туда проник?