Сама она давно уже была сторонницей своего супруга. Оба принадлежали к той ортодоксально-персофильской части армянской знати, которая ненавидела и греков (то есть византийцев) и армянскую династию Аршакидов. Но проперсидские симпатии княгини доселе не имели еще случая проявиться в сфере серьезных национальных или политических вопросов. Она только упорно насаждала в семье персидский язык, персидские обычаи, хотя всегда сталкивалась с глубоким недовольством сына. Этот глухой семейный разлад начался между ними уже давно, и Самвел был внутренне готов к тому, чтобы воспротивиться стремлениям матери. Но внешние проявления их были пока стодь невинны и поводы настолько слабы, что не могли стать причиной для крайностей семейного раздора. А теперь? Как быть теперь? Теперь появилась ужасная причина, которая или оборвала бы разом все семейные узы, или должна была раз и навсегда подчинить сына воле родителей. Мать на это не надеялась: ей известно было упорство сына, известна была и непоколебимая твердость его воли. Всю ночь княгиня провела в мучительных размышлениях, но так и не нашла выхода. В конце концов она решила сообщить сыну лишь половину чреватых бедственными последствиями новостей, а остальное отложить до более благоприятных времен.

Пока же она решила занять сына, который показался ей чересчур возбужденным, более легкой беседой.

_Как ты находишь мои новые украшения? — спросила она.

_Клянусь головой отца, они великолепны, — ответил

_СЬ1Н_Только вот губы ты забыла подкрасить, тогда бы ста

ла точным подобием персидской царицы.

_Ты все насмешничаешь, Самвел!

_Ничуть! — усмехнулся сын и, перебирая одно за другим украшения матери, продолжал:

_Все это прекрасно, все великолепно. Вот на лбу у тебя сияет,

словно молодое ночное светило на ясном небосклоне, серебряный полумесяц, весь в крупных алмазах, — он изольет на тебя все те блага, которые изливает на земнородных его небесный прообраз. А эти алмазы вокруг полумесяца вдохнут вечную радость в твою душу, даруют успех во всех начинаниях и сделают тебя приятной царским очам. А вот эта прелестная тана, которая украшает твой нос — она имеет форму гвоздики, значит, всегда будет своим ароматом услаждать твое обоняние, а вправленная в нее бирюза наполнит твои сундуки золотом и серебром, — одним словом, сделает твои просьбы желанными для всех и отвратит от тебя царский гнев. А вот золотые шарики, в которые вкраплены изумруды — шарики оградят твой слух от неприятных известий и будут веселить лишь радостными вестями, изумруды же ослепят глаза змей и драконов и сделают тебя неуязвимой для жала любой ядовитой твари. А это жемчужное ожерелье с его таинственными амулетами — в них сосредоточена твоя удачливость, сила твоих чар, твое волшебное обаяние — все, что так необходимо женщине...

Он взял руки матери в свои ладони и продолжал:

— Как красивы эти браслеты в форме свившихся в кольца змей, сколько в них таинственности... они даруют удачу твоим рукам, а тебе дадут мудрость змеи, как змий нашей прародительнице Еве. А эти нарукавники, расшитые кораллами и разноцветным бисером, — в них ведь хранятся неведомые талисманы? — они оградят тебя от сглаза, от несчастных неожиданностей, оберегут от бесовских наваждений нечистой силы. Бьюсь об заклад — в нарукавниках спрятаны заклинания какого-нибудь мага!

Мать нахмурилась. Сын продолжал перечислять — теперь уже назначение перстней:

_Вот перстень с красным яхонтом — он сделает тебя

приятной для всех. А это другой, с сердоликом — он предотвращает кровопролитие. Этот, третий, с розовым гиацин-том разгоняет печаль и отгоняет злых духов. Этот, четвертый, с пестрым змеевиком — обезвреживает любой яд. Этот, пятый, с желтым камнем, — уничтожает злые замыслы людей...

Мать поняла, что сын высмеивает ее суеверия и языческие предрассудки, и прервала его строгим и обиженным тоном:

Хватит! Я знаю, что ты маловер... ты в такие вещи не веришь.

Зря ты так думаешь, дорогая матушка, — безмятежно отозвался Самвел. — Наоборот, я хочу показать, что не такой уж невежда, и понимаю назначение всего этого.

Разве я не носила и раньше такие украшения? И разве нет таких же у всех жен наших нахараров?

Носила... и жены наших нахараров тоже носят. Но есть большая разница: — твои до последней мелочи напоминают персидские.

— Пусть так, ну и что?

Ничего... Я только дивлюсь, как быстро ты успела все приготовить.

— Я давно приготовила. Я только ждала...

Чтобы надеть, как узнаешь, что отец едет... правда?

Мать ничего не ответила. Видя, что разговор принимает нежелательный оборот, она переменила тему:

— Знаешь, Самвел, зачем я тебя позвала?

— Не знаю.

— Письмо от твоего отца! Позвала, чтобы сказать тебе.

— Письмо пришло! — воскликнул Самвел. — Это хорошо... очень хорошо! Когда получила?

— Сегодня ночью. Гонец привез.

Княгиня встала, сунула ноги в голубые персидские туфли без задников, подошла к окну и подняла шелковую штору. Когда она отвернулась, Самвел обратил внимание на заколку, поддерживающую прическу; среди других украшений на ней выделялся талисман из когтя гиены, оправленного в серебро.

Княгиня вернулась, держа в руках пергаментный свиток, перевязанный многоцветным шелковым шнуром. Она подала пергамент сыну.

— Вот письмо.

Самвел с радостным нетерпением развернул свиток, но, взглянув на него, сказал:

— Тут по-персидски написано.

_Вот видишь! —заметила мать поучающе и укоризненно. —

Недаром же я тебе всегда твержу: сынок, учись этому языку.

А ты меня не слушал, будто только и свету в окошке, что язык этих проклятых греков или сирийцев. Теперь сам видишь, что из этого вышло: письмо родного отца прочесть не можешь! А ведь ты хотел обездолить и брата, маленького Вагана, запрещал ему учиться персидскому языку. И все-таки он теперь не только говорит свободно, но и пишет по-персидски!

Упрек матери очень раздосадовал Самвела, но он сдержался и сказал только:

— Ты-то ведь читала, вот и расскажи, о чем пишет отец.

Княгиня рассказала то, что Самвел уже знал: что царь Шапух

пожаловал ее мужу должность спарапета, а ее брату Меружану Арцруни обещал армянский престол и свою сестру Ормиздухт в жены. И сейчас Меружан и отец Самвела уже в пути, идут с персидскими войсками в Армению, и здесь они станут: один — главой армянского государства, другой — главой армянского войска.

Рассказывая все это, княгиня излучала беспредельную радость, Самвел же слушал ее с глубоким негодованием, все туже и туже скручивая пергамент, который принес гибельные новости. Но он был уже готов услышать все эти горькие и постыдные вести, в которых видел погибель отчизны.

Княгиня поведала сыну только часть полученных сведений, только то, что было написано в письме. Она скрыла от Самвела, что его отец и дядя отреклись от христианства, приняли персидскую веру, дали обещание Шапуху ввести ее и в Армении и для этого везут с собой множество персидских жрецов с целью построить вместо христианских церквей капища и всюду открыть персидские школы, дабы учить и воспитывать детей армянской знати — и мальчиков и девочек — в персидских обычаях и в персидской вере. Она не сказала Самвелу и о страшной гибели его дяди Васака, и о заточении царя Аршака в крепость Ануш. Обо всем этом княгиня, несомненно, была осведомлена, все это гонец должен был передать на словах.

От княгини не укрылось тягостное впечатление, которое произвел ее рассказ на сына. Однако она притворилась, что ничего не замечает, обняла сына и, прижимая к себе, сказала.

— Теперь можешь меня поздравить, сынок: мой брат — армянский царь, а твой отец — армянский спарапет.

Положение Самвела было не из завидных. Он должен был или без обиняков выразить презрение и негодование, вызванные поступками отца и дяди, прямо сказать матери, что ему все известно об их измене, или должен был молчать, чтобы

по неосторожности не испортить, чего доброго, все дело и не помешать осуществлению уже обдуманных, выношенных им замыслов и решений. Но отмолчаться он не мог, надо было что-то ответить. В такие трудные минуты ему приходили на помощь обычный скептицизм и ирония.