Так уходили в смерть её мужчины. Атомы перегруппировались, энергии рассеялась в четырёх стихиях, стали разрядами молний, влагой, пылью, воздухом, вошли в людей и тварей, их чувства и мысли... Возможно, в новых перерождениях кто-то их них будет счастливей.

* * *

Она всматривалась в разруху за окном поезда: валились столбы, клонились заборы, брели как зомби сонные серые люди. Россия была тру-готичной. Русская "готика" - это сваленные в кучу трупы детей Беслана, шея русского солдата под бензопилой чеченца, ожесточенные подростки с цепями и кастетами, дерущиеся по-пьяни после матча. Русская "готика" - это не кастрированный романтизм Европы, не декоративные замки Трансильвании, а руины могучих заводов, отравленная ограбленная душа народа, ветер, хлопающий воротами вымерших деревень.

Дребезжащий автобус привёз её от райцентровского вокзала в деревню. Здесь пахло привядшей скошенной травой, яблоками, полынью, дымком от костра.

Деревянный дом  в чуть потрескавшейся синей краске стоял среди старых развесистых яблонь. Двумя окнами в резных наличниках глядел на улицу. Ещё два окна выходили во двор. В зарослях малины притаились сарайчики. В этом доме жила мать Регины - Елена Сергеевна, или бабушка Лёля. Сейчас она стояла у колодца, небольшого роста пожилая женщина в темном платье и белом платочке. Увидев Свету, выпустила ручку, бешено завертевшийся ворот раскрутил цепь, и полное ведро рухнуло обратно в колодец.

Света подбежала, вынула ведро, донесла до крыльца. Они вошли в дом, где стояла тишина, лишь тикали ходики на плетёной этажерке. Воздух был свежий, сосновый. Две комнаты и кухня сияли чистотой, ослепляла белизна занавесок и кружевных накидок на мебели. В дальней комнате стена напротив входа была вся завешана иконами старого и нового письма, вверху несколько больших образов масляной краской на холсте, чуть ниже деревянные на толстых досках, еще ниже мелкие бумажные репродукции, среди которых была даже Магдалина с картины какого-то художника эпохи Возрождения. Бабушке и старые иконы и новые казались одинаково ценными как воплощение образа Божьего.

Света вышла из дома. Справа возле водонапорной башни раскинулся пустырь, где когда-то Светин дедушка задумал строить дом, уже закупил строительные материалы, завез брёвна и бетонные плиты в основание фундамента. Но дед умер. И теперь пустырь зарос высоким бурьяном. Горячие бетонные плиты как надгробья были разбросаны в траве. Света прилегла на одну из плит и стала рисовать в альбоме простым карандашом.

Дома Света перерисовывала Сашу с фотографий. Сейчас - по памяти. Она медленно, аккуратно обводила овал лица, ваяла из светотеней его черты: упрямый подбородок и высокие скулы, тёмные четкие линии бровей и чувственный рот. Штриховала темную челку. Точно очерчивала скифский разрез сумрачно-янтарных глаз, придающий взгляду отстранённую мечтательную задумчивость, словно он видел сквозь реальность другой, безупречный мир.

- Рисуешь?

Она вздрогнула, вырванная из отечества мечты. Рядом стоял парень с золотисто-рыжим плотным ёжиком стрижки, загорелый, с темными бровями и светло-карими глазами, чуть суженными, удлиненными. Глаза были похожи на Сашины, но менее выразительные, и не мечтательные, а хитрые как у лисёнка.

- Здорово у тебя получается, - похвалил парень. Было ему лет семнадцать.

- Ты к Елене Сергеевне приехала?

- Да.

Ну и о чём с ним дальше говорить? Наверное, только и знает свой мотоцикл и рыбалку. Это с Крысом можно было затеять диалог по Ницше:

"- Чего ждёт это дерево на вершине горы?

- Оно ждёт первой молнии".

- В клуб сегодня пойдёшь?

Бабушка, обычно радующаяся редким приездам гостей, сейчас казалась какой-то грустно-растерянной. Наконец, сказала: "Света, тут дело такое. У моей подруги беда - сын умер. Помнишь подругу мою - в прошлом году на Пасху вместе с ней в церковь ходили?" Света вспомнила высокую статную женщину в бордовом костюме и старомодных туфлях на толстых каблуках, Елена Сергеевна выглядела старше ровесницы из-за темного длинного платья и низко повязанного белого платка. Света выросшая в семье, где к религии были равнодушны, глядела с любопытством, внимательно слушала слова богослужения, но через час устала, и  принялась бродить по двору, разглядывая белые строения. Колокольни у церкви не было, это был просто новенький дом с небольшим куполом, окруженной круглыми клумбами. Рядом на перекладине, держащейся на двух столбах, висели пустые баллоны - у церквушки даже настоящих колоколов не было…

- Я думала с тобой пойти к Рудаковым, - сказала бабушка, - и Свете было неудобно отказаться.

Ей вспомнилось деревенское кладбище, где побывала лишь один раз. Просторное, широкое. Могилы вольно раскинуты по лугу с полукружьями  скошенной травы. В какой-то момент от кустов потянуло зловонием. Ветер тут же переменился. Но бабушка заметила, как Света сморщила нос.

Лисы раскапывают старые могилы в буйно разросшихся кустах сирени. В рыхлых провалах под корнями делают норы. Бегают за добычей в поля. На "кладбищенских" лис охотиться деревенские жители не осмеливаются - не по-божески это, зимой не наведается охотник на лыжах с карабином, и летом люди не будут лазать среди старых крестов, выслеживая хитрых зверюшек. Среди трухлявых досок и полурассыпавшихся костей играют куропачьим крылом шелковисто-рыжие тёплые лисята, катают лёгкими лапками череп. Взвизгивая и тявкая, грызутся в кружевной тени, валяются в пыли. Сжав в узких челюстях полузадушенного суслика, огненная лиса летит из подсолнечных зарослей через дорогу, ныряет меж прутьев ограды, исчезает в логове...

Почти в центре луговины выделялся массивный памятник с изображением в рост мужчины средних лет - серебристо-серой штриховкой на белом с серыми прожилками камне - окруженный толстыми цепями на металлических столбиках.

- А вот теперь он матери снится, говорит: "Мама, почему ты меня заковала как каторжника?". Будут цепи убирать на днях. Нельзя ограду закрытой держать. – Заметила Елена Сергеевна.

- Почему? – Поинтересовалась Света.

- Как же, - как о само собой разумеющемся, сказала бабушка, - когда приидет судия небесный судить живых и мертвых, все погрёбенные из праха восстанут и выйдут на волю. Надо верить, ограды не закрывать.

Они дошли до могилы деда. Крест, крашенный серебрянкой, возвышался над прямоугольником клумбы, где щедро, огненно цвела календула.

- Это ученик его покрасил, - сказала бабушка. Светин дедушка был учителем.

- Перед смертью наш Николай Иванович дневник вёл. И в последнее утро записал, будто чувствовал: "Не жалею, не зову, не плачу, всё пройдёт как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охвачен, я не буду больше молодым...".

Он перед смертью немного забываться стал, обо всём верно рассуждал, но как-то принялся расспрашивать: "Лена, а где конь мой? Белый конь... Разве не помнишь?" А у нас ведь никогда лошадей не было. Но у Колиного отца были, он из семьи богатой казачьей, загубила всех гражданская война...

Света представила, как на заре синеглазый чернобровый паренёк выбежал за ворота, где стоял белый конь, перелетевший через леса и поля, вскочил в седло. Конь и всадник исчезли в тумане. Туманы вдоль степных рек розово-белые, словно кровь с молоком льется с широкого алого солнца, с чистого неба... А в сумрачной горнице старуха в тёмном платке, плача, стояла над мёртвым стариком.

Светино детство кончилось в десять лет со смертью дедушки. Был хмурый зимний день. Тогда мать, чтобы отвлечь ребёнка от случившегося, заранее достала подарки, приготовленные на Новый год. Позже эти игрушки внушали Свете ощущение ужаса. Словно превратились в ритуальные вещи, смысл которых в том, чтобы замаскировать факт Смерти. Эти игрушки так и остались Игрушками Того Дня, вызывающими тоску. Она боялась играть в них, чтобы вновь не вызывать Смерть в семью. Для неё он действительно существовал - бумажный телефон с крутящимся диском - телефон, по которому можно было позвонить Смерти, долго пылившийся на дне ящика с игрушками. Как увиденный позже в телепередаче картонный телевизор, который буддисты отдавали пламени, пожирающему мертвеца, - ведь в ином мире всё ненастоящее - настоящее...