И зачем отец всё это устроил? К чему бешеная гонка, после которой из двадцати двух генералов в живых остались только шестеро? Кто недавно сам попрекал за погубленный цвет армии? И не проще ли было просто казнить заговорщиков, не подвергая излишним мукам? И для чего в тянущемся позади обозе везут шпаги? Ну, насчёт последнего высказано недвусмысленно, но вот на остальные вопросы ответов просто нет.
- Кофей готов, Ваше Высочество! - добровольно отправившийся с Александром денщик продолжал упорно титуловать как и прежде, опуская, однако, запрещённое "Императорское".
- Спасибо, братец, - с благодарным наклоном головы принял дымящуюся кружку.
Поднёс к лицу. Запах дома и запах былой свободы. Кофе, это единственное послабление, которое себе позволил прапорщик Романов, отказываясь от остальных.
- Портянки вот ещё сухие, - солдат достал из-за пазухи свёрток. - Тяжко ведь…
- А тебе?
- Ништо, Ваше Высочество, - и засмущался своей браваде. - На плацу потруднее было, а тут… Налегке, опять же - харчи добротные, мундир вот тёплый.
В доказательство он попытался расстегнуть воротник кафтана, цветом и кроем напоминающего крестьянский армяк, но с пуговицами - хотел показать, что даже жарко.
- Не хвались, у меня такой же.
- Виноват, Ваше Высочество!
Угу, виноват он… чего уж виноватиться, если весь Петербург был повергнут в изумление и ужас новым обмундированием? Из-за него, кстати, и задержались, отыгрывая теперь упущенное время. Нет, не из-за изумления - ждали, пока построят мундиры на четыре сотни человек. А потом вывели всех на Сенатскую площадь…
И у многих из собравшихся на невиданный позор сжималось сердце за горькую участь отца или брата, многие губы шептали проклятия злому тирану, по иронии или ехидству приурочившему оглашение приговора к мартовским идам. Да, шептали… недолго шептали - тем же приговором семьи штрафников выводились в мещанское состояние и определялись к государственным работам. Каким? То Господь ведает. И только нацеленные пушки да штуцеры Багратионовых егерей удержали осуждённых на месте, о чём большинство сегодня жалело.
Александр в раздражении бросил кружку и встал.
- Останься здесь, - приказал вскинувшемуся было следом денщику, а сам пошёл к дороге, где строгие унтеры уже строили в колонну своих подопечных.
Шёл, оглядывая хмурые серые лица, заросшие многодневной щетиной. Видел с трудом расправляемые спины бывших блестящих полковников и генералов, нетвёрдые шаги недавних сенаторов… Внимание привлёк знакомый по прошлой жизни худощавый молодой человек, почти ровесник, при попытке подняться с земли кусающий губы.
- Вам дурно, Александр Андреевич?
Тот вскинулся, прижав руку к груди, и в отрицании покачал головой:
- Всё в порядке, Ваше Высочество.
- Но я же вижу!
- Пустое, не стоящее Вашего внимания минутное недомогание. Оно уже прошло.
- Не спорьте с командиром! - оглянулся в поисках кого-либо из "постоянного состава". Или всё-таки охранников? - Унтер, поди сюда!
- Я, Ваше Высочество! - тот вытянулся, одним глазом преданно поедая Александра, а вторым продолжая следить за построением.
- Рядового… - покатал на языке непривычное слово. - Рядового Тучкова до вечера разместить при походной кухне.
- Никак не положено, - вояка оставил бравый вид и сменил его суровостью. - Приказом государя Павла Петровича предписано…
- Я знаю, что там предписано!
Унтер-офицер тем временем достал из кармана бумагу и процитировал дословно:
- Гнать засранцев маршем, а тако же в хвост и в гриву, со всею пролетарскою беспощадностию, исключения делая токмо преискуснейшим стрелкам винтовальным, дабы избежать последующего дрожания телесного.
- Сие ко мне не относится, - слабо улыбнулся бывший гвардейский полковник. - Когда брата пришли арестовывать, я по их подпоручику с семи шагов промахнулся. Не беспокойтесь, Ваше Высочество, сил для ходьбы ещё достаточно.
- И всё же…
- Не стоит забот, право слово. Дойду.
- Погодите, - внезапно оживился унтер. - А не был ли тот подпоручик невысокого росту, поперёк себя шире, с редкими зубами, да рыжий?
- Не разглядывал, но вроде бы похож, - ответил Тучков.
- Да что же вы сразу-то не сказали, ваше благородие?
- О чём?
- Так ведь эта гнида… ой, простите, подпоручик Семёновского полка Артур Виллимович Кацман, сука остзейская, празднуя чудесное избавление от смерти, изволили напиться допьяна и утонуть поутру в проруби на Мойке. Радость-то какая, ваше благородие! - и тут же, перейдя на крик, проорал в сторону обоза. - Митроха, тёмная твоя душа, подай сани господину рядовому!
День в дороге тянулся неимоверно долго, но когда колонна наконец-то остановилась на ночлег в забытой даже чёртом чухонской деревушке, снедаемый любопытством Александр Павлович поспешил найти бывшего полковника. Заинтригованный совершенно, он обнаружил штрафника в преинтереснейшей ситуации - за столом, с кружкой чего-то подозрительно пахнущего, в окружении унтеров, с раскрасневшейся физиономией.
- Смирна-а-а! - рявкнул заметивший высокое начальство егерь, заставив в очередной раз поморщиться.
Зачем изображать показное рвение, если исполняешь приказы командира батальона только тогда, когда они не расходятся с неведомым, но изложенным на бумаге предписанием? Заглянуть бы в него хоть одним глазком… Нет, лишь виновато разводят руками, но при случае обязательно цитируют краткие выдержки. И что же в двух третях, что ещё не услышано?
"Какое трогательное единение с народом", - с небольшой завистью подумал Александр, приветливо улыбаясь. - "Вполне себе гармония, предмет мечтаний господина Руссо".
- Ваше Высочество, тут… - смутившийся Тучков не договорил.
- Полно вам, Александр Андреевич, лучше к столу пригласите.
Пригласили, подвинулись, втайне гордясь, что не погнушался. Да что втайне, на лицах написано - запомним и детям передадим! И тут же сунули в руку глиняную кружку, которую сиятельный прапорщик опрокинул единым духом. И застыл, тщетно силясь вздохнуть.
- Это что, из рыбьей чешуи делают? - спросил хрипло, и сам удивился внезапно севшему голосу.
- Чудной народец эти чухонцы, - откликнулся сидевший рядом егерь и заботливо подвинул деревянное блюдо. - Закусите, Ваше Высочество.
Александр не отвечал, чувствуя мерзкий вкус во рту, зажёгшийся огонь в желудке, и невиданное умиление в душе. Ощутил себя плотью от плоти земли русской, частичкой соли её, и… и… и псом поганым, предавшим и продавшим родного отца. Забылись и мама-немка, бабушка-немка, ещё одна бабушка - тоже немка, дедушка… вот тут лучше считать наполовину немцем, не то ведь и досчитаться можно! И осталась навеянная дрянной чухонской водкой обыкновенная русская тоска… А может и не обыкновенная…
- Закусочки вот, - продолжал беспокоиться сосед. - Знатная закусочка!
Лукавил, усатый чёрт! В сравнении с ужином штрафников, стол унтеров выглядел неожиданно бедно - гороховая каша с салом, сухари, сало уже без каши, несколько крупных луковиц, пара дюжин печёных яиц в глубокой миске. Зато есть пузатый кувшин. Сменяли на харчи?
Заметив недоумение, егерь скользнул взглядом по отгораживающей угол занавеске, за которой угадывалось какое-то шевеление:
- Мальцы там голодные, Ваше Высочество. Вот мы и немного…
Пёстрая от заплат тряпка колыхнулась, открыв худую чумазую мордочку.
- Поди-ка сюда, - позвал Александр, нашаривая в кармане серебряную полтину. - Держи.
- Не понимают они по-нашему.
Но мальчуган лет шести оказался сообразительным - подбежал, выхватил монету, и тут же юркнул обратно под всеобщий одобрительный смех.
- Вот, а ты говорил - не поймёт.
- Чужое брать, тут сообразительности не надобно, - унтер вздохнул. - А медью лучше бы было… отберут ведь.
- Кто?
- Управляющий ихний и отберёт.
- Да как он посмеет!?
- Недоимки, Ваше Высочество.