– Да как сказать, – промямлил я, – много углерода, водорода и кислорода, чуть поменьше азота, фосфора и серы. Я в органике не очень… Но явно большая молекула.

– Молекула, – фыркнул Сергей, – это формула одного из вирусов полиомиелита. Но это только химическая формула, к ней нужно еще добавить информационное содержание. Вот тогда и получится вирус.

– Так, по-твоему, полиомиелит – двигатель прогресса? – возмутился я. – Ты что, не видел этих несчастных инвалидов, которые еле-еле могут передвигаться?

– Успокойся. Это ведь только пример вируса. А их легион. Мне до твоей памяти далеко, но я помню, что в килограмме морских осадков находят до миллиона разных вариантов вирусов. Какие-то вызывают ужасные болезни, а какие-то одаривают примитивного самца невероятной памятью и поразительными лингвистическими способностями. Разве не так?

– Похоже, что так, – нехотя согласился я. – А какие-то делают из мухи слона?

– Именно! Они не ведают, что творят. Как тот портной-математик, что шьет самые разные костюмы. Он, как и вирусы, создает то, что можно создать, применяя какие-то формальные приемы. Ну и они делают то же самое. Отсюда и невероятное биологическое разнообразие на нашей планете. А на других планетах может быть чего и похлеще…

– Оставим пока другие планеты. Хорошо, а сами вирусы откуда берутся? Все-таки собрать в одну кучу триста с лишком тысяч атомов углерода да соединить их должным образом с десятками и сотнями тысяч других атомов дело не слишком простое. И ведь нужно не просто их собрать, но построить из них осмысленную структуру, способную к самопроизводству! Это как делается? Само собой, что ли?

– Само собой, – спокойно ответил Сергей. – Так же само собой, как образуются сначала частицы, потом атомы, потом формируются галактики, туманности, звезды, планеты… И ведь всё это принимается как данность и никого не удивляет, воспринимается как проявление некой закономерности. А почему же появление вирусов не считать проявлением той же закономерности? И появление жизни, в том числе разумной, не считать столь же закономерным? Природа устроена так, что жизнь, и притом разумная, возникает не-из-беж-но! Стоит только подвернуться подходящим условиям, и она тут как тут. Не совсем такими словами, но ту же мысль высказал еще в 1844 г. шотландский издатель энциклопедий Ч. Чамберс. Книжка его имела колоссальный по тем временам успех. А потом его забыли, Дарвин забил. Вот уж, действительно, ничего нельзя придумать, умные люди все уже до тебя придумали…

– Что ж по-твоему, куда ни плюнь всюду такие человеки, как мы с тобой? И слоны с крокодилами? Как-то даже скучно и неинтересно – летишь куда-нибудь за тыщу световых лет, а там филиал московского зоопарка с галдящими мелкими гуманоидами и их суетливыми родителями? Ну уж нет!

– Насчет гуманоидов не знаю. Не обязательно. Формы могут быть самые разнообразные, в зависимости от конкретных условий. Пока удалось установить функции только 5 % геномной ДНК человека. Остальные 95 % считаются «мусорной ДНК», вроде как мусор, накопившийся в ходе эволюции. Представляешь себе – 95 % нашего генома это мусор! Как говорил Станиславский: «Не верю!» Не может тонко и разумно устроенная природа позволить себе роскошь набить гены таким количеством шлака. Это вовсе не мусор.

– Тут я согласен, – примирительно откликнулся я. – Это просто отражение уровня нашего теперешнего знания или незнания. Чего ты хочешь, в исторических масштабах этим только-только начали заниматься. Постепенно и остальным 95 % припишут полезные функции. Будет там последовательность, ответственная и за абсолютный слух, и за точное бросание бумеранга, и за идеальное фуэте с па-де-де. Все тебе там найдут…

– Вот уж нет. Конечно, еще покопавшись, сократят процент неприкаянных последовательностей до 80 или 75, но и это сомнительно. Ладно, предположим, что 20 % ясно за что отвечают, а остальные – ну никуда не лезут. Тому есть у меня объяснение. Хочешь? Вижу, что хочешь. Из этого я делаю вывод, что в доступной нам части вселенной имеется примерно 20 % планет, на которых есть жизнь, похожая на нашу, а на остальных 80 % такая жизнь, которую мы пока и вообразить не можем. Улавливаешь мою железную логику?

– В общих чертах.

– Прекрасно. Непонятные нам 80 % генома содержат инструкции по сборке организмов в других условиях. Не таких, как земные. Но чертежи их уже записаны в непонятных нам процентах. Доходчиво объясняю?

– Да уж. Значит, все предопределено? Все было уже расписано в момент Большого Взрыва?

– Если считать, что такой взрыв был, то да, но…

– Вот именно, «но». Неужто 14 миллардов лет на все это хватило?

– Честно говоря, не уверен. Мне кажется, что вселенная существует вечно, она бесконечна в пространстве и во времени. Человеку невозможно вообразить себе бесконечность, а физики тоже человеки, вот они и придумали себе в утешение начало всего. Потому и церковники против современной космологии не возражают. А там, глядишь, и конец света настанет, и все будет, как у людей. Опять-таки, и Апокалипсис предсказан в той же Библии. «Человеческое, очень человеческое» – так, кажется, у Ницше?

– Так, но там про другое.

– Неважно, я ведь просто слова позаимствовал, а не смысл. А уж в бесконечности на все времени хватит. Время тогда неисчерпаемый ресурс.

– Сергей, но ведь обнаружена куча наблюдательных фактов, подтверждающих Большой Взрыв. Реликтовое излучение, его температура, красное смещение из-за расширения, прочие детали. С этим-то как быть в твоей вечности?

– Да, теория стационарной вселенной вышла из моды после регистрации реликтового излучения. Но кто запрещает расширяться какой-то локальной области бесконечно большой вселенной? Мы ведь можем наблюдать только до тех границ, от которых свет к нам доходит. А почему там дальше нет другой области, которую наша расширяющаяся часть до поры до времени сжимает, а потом та воспротивится и сама начнет расширяться, сжимая нас? Кроме того, может быть, красное смещение вызывается не разбеганием галактик, а их взаимным отталкиванием – космологическим членом в уравнениях Эйнштейна, который он оплошно назвал своей самой большой глупостью? И вообще, мы ведь меряем возраст вселенной по нашим теперешним часам, смотрим на скорость разбегания галактик, оттуда вычисляем темп расширения, подставляем в уравнение и получаем нулевой момент. Совсем как в школьной задаче, где зная ускорение машины, нужно определить, когда она выехала из пункта А.Вроде как используем какое-то внешнее по отношению к вселенной время, как будто находимся вне этой самой вселенной. Но может быть, есть собственное время, которое в те первейшие моменты невообразимо быстрого раздувания можно считать бесконечным? Ведь не только никаких часов тогда быть не могло, но и вообще ничего не было, кроме сверхгорячего излучения. А раз часов не было, то мне нравится считать, что времени было и будет бесконечно много.

– Все это пустые рассуждения, которые проверить никак невозможно.

– Согласен, – вздохнул Сергей. – Рассудить нас может только боженька, а поскольку его, видимо, нет, иначе он бы хоть как-то себя уже проявил, то будем надеяться на дальнейший прогресс науки. Поживем – увидим.

«До чего же по-разному звучит простенькая фраза “Поживем – увидим” в двадцать лет и в шестьдесят». Так мне подумалось на моей навороченной больничной койке. В палате была полная тишина. Я приоткрыл глаза. Инна по-прежнему сидела в кресле около койки и, казалось, дремала. Сергей пристроился на подоконнике и что-то пытался разглядеть во тьме больничного сада.

«А я ведь так и не спросил, что было с Сергеем в последние три года. В порядке ли он? Так обрадовался, увидев его, что про все забыл».

– Сережа, ты правда в порядке? – прошептал я.

Он услышал.

– Да, папа. Теперь я в норме.

– Что с тобой было?

– Я учился.

Инна зашевелилась в своем кресле, потянулась и сказала:

– Ну мне и в самом деле пора. Сережа, ты потом все расскажешь. Проводи меня, пожалуйста.