И он умолк. Несколько секунд длилось молчание, которое как всегда нарушил Конде, любивший вставить острое словечко и этим разрядить обстановку:

— Надо полагать, ваша любовница не долго горевала о муженьке, ибо быстро нашла утешение в объятиях любовника-гугенота?

Жанна, взглянув на принца, укоризненно покачала головой.

— Ваша правда, монсиньор, она забыла о нем на другой же день, — улыбнулся дю Барта.

Комната содрогнулась от дружного хохота. Когда смех утих, королева произнесла:

— Как мне отблагодарить вас, сударь, за то, что вы сделали для меня и во имя нашей веры? Скажите, чего вы хотите, и я исполню ваше желание, если это в моих силах.

— Чего мне еще желать, кроме того, чтобы верой и правдой служить вашему величеству и нашему общему делу.

Она кивнула, но спросила:

— У вас есть мечта?

— Да. Умереть за ваше величество!

Жанна рассмеялась:

— Этого не потребуется, любезный дю Барта. Один раз вы уже умирали, но смерть отступилась, не посчитав возможным препоручить вашу душу седому паромщику. Больше она не придет. Но довольно об этом. Надеюсь, вы простили меня за то недоверие, которое я только что выказала по отношению к вам? Теперь я вижу, что ошибалась.

— О, ваше величество, — пылко воскликнул Огюст дю Барта, — припадая к руке королевы.

Жанна удивленно подняла брови:

— Хотите служить у меня? — спросила его Жанна. — Что вы скажете, например, о месте телохранителя при особе принца Наваррского?

— Прекрасно, матушка! — вскричал будущий король. — С этого дня я начну обзаводиться своей личной гвардией, и первым из моих будущих боевых друзей и соратников будет господин дю Барта. Что вы скажете на это, мсье?

— Скажу, что буду счастлив, сир, участвовать с вами во всех ваших походах…

— На том мы и порешим, — заключил Генрих Наваррский. — А господин Д'Эскар найдет себе нового адъютанта.

Дю Барта, поклонившись всем сразу, вышел, довольный своим новым назначением, и Жанна Д'Альбре стала рассказывать о том, как она оказалась здесь.

— Положение не из веселых, господа, — произнесла Жанна. — Католики активизировались, и теперь, разбившись на отряды, рыщут по дорогам Франции в поисках инаковерцев.

Конде кивнул и добавил:

— А ваша добрая приятельница Екатерина даже объявила награды за головы гугенотских вождей.

— Со мной она обошлась проще: она приглашала меня ко двору. Причем делала это так настойчиво, что это стало казаться мне подозрительным.

— Вы, разумеется, догадались, что это всего лишь ловкий ход с ее стороны?

— Я долго сомневалась и тянула время, но потом поняла, что она старается заманить меня к себе, и когда я, как муха, запутаюсь в ее паутине, она уже не выпустит меня, ибо я окажусь сильным козырем в ее игре. Кроме того, мне донесли, что Монлюк со своим войском совершает обходной маневр вокруг Гаскони. Стало ясно, что он намеревается захватить меня с Генрихом в плен и силой увезти ко двору. Единственным, что оставалось — немедленно бежать из Нерака на север, в Ла Рошель. Я могла бы укрыться в горах Наварры, но, отрезанная от всего мира, я не принесла бы никакой пользы нашему делу и походила бы на узника, живущего в королевской тюрьме на правах короля, не смеющего сделать из нее ни шагу. Верно, Анри? — и она повернулась к сыну. Принц поцеловал матери руку и ответил:

— Мы стали бы походить на медведя, обложенного со всех сторон охотниками в своей берлоге. И вроде жив и невредим — и выбраться нельзя.

Жанна продолжала рассказывать, как она пробиралась по дорогам Гаскони и Сентонжа, лавируя между отрядами католиков, будто между Симплегадами, и как ей помог в этом сенешаль Гиени, увеличив ее войско.

Тем временем оба юных принца переглянулись и отошли в сторону, где стоял столик с книгами.

— Мне кажется, нам с тобой есть о чем поболтать, Генрих, — вполголоса проговорил принц Наваррский.

— Совершенно верно, и эта минута настала, ваше величество, — ответил Генрих Конде.

— Величество? — переспросил принц. — Полно, брат, ведь мы по-прежнему добрые, старые друзья.

— Да, но ты — король.

— Пока жива моя мать, она — королева Наварры, я же только принц.

— Ты — король с тех пор, как умер твой отец. Разве Карл IX не король своей страны при живой матери — королеве?

— Тот не монарх, который позволяет своим подданным убивать друг друга только потому, что они по-разному молятся одному Богу.

— Это другой вопрос, и в твоих словах есть правда, но хотел бы я знать, Анри, что делал бы ты на месте Карла?

— Прежде всего, заточил бы мадам Екатерину в крепость.

— Собственную мать? — Конде усмехнулся.

— Я ведь не сказал, что отправил бы ее на плаху.

— Ну а потом?

— Потом таким же образом расправился бы с Гизами и в первую очередь — с кардиналом.

— Все?

— Нет. После этого я издал бы эдикт о свободе вероисповедания для гугенотов всей Франции и объявил бы протестантскую религию легальной наряду с католической.

— Сразу видно, если тебе и довелось бывать при дворе Екатерины Медичи, то на военных советах ты не присутствовал.

— Разве я сказал что-нибудь не так, кузен?

— В твоих трех ответах — три грубейшие ошибки.

— Вот как? — изумился Генрих. — Что ж, любопытно послушать, что думаешь об этом ты.

— Прежде всего, следует твердо усвоить одну простую истину: государством правит мадам Екатерина, без нее Карл — ничто, как цветок, сорванный с куста, на котором рос. К тому же она всегда была сторонницей мирных соглашений, и только наш мрачный южный сосед вместе с Гизами да римской церковью заставляет королеву-мать быть непримиримой с нами.

— Полно, кузен, уж не сочувствуешь ли ты дочери герцогов Медичи?

— Напротив, — горько усмехнувшись, ответил Конде, — мне ее жаль, ведь она лишена всякой свободы и всецело зависит от своих аристократов, которые и поддерживают ее в этой войне, да от Церкви, субсидирующей ее военные операции. Мы, в отличие от Екатерины, не зависим ни от кого. Наша партия свободна.

— Достаточно вспомнить о королеве Елизавете, — горячо поддержал брата Генрих, — и ее отходе от католицизма. Теперь Англия — протестантская страна, и все притязания правнучки Генриха VII на английский престол обречены на провал. Шотландские кальвинисты подняли восстание против Марии, и теперь она вынуждена искать спасения у своей соперницы.

— И нашла его, заметь, — продолжил Конде, — к большой радости мадам Екатерины, которой Елизавета пишет о том, что не даст в обиду протестантам ее невестку. Однако мы-то, брат, знаем больше об этом, нежели флорентийка. Королева Елизавета заключила свою соперницу в замок Лохливен, и той теперь уже не выбраться оттуда, если только в другую тюрьму. Королева не простит ей посягательства на свой трон и не отдаст его, хоть и говорят, что Мария имеет более законное право на царствование.

— Ну а что же, во-вторых? — спросил Генрих, желая выяснить вопрос с Гизами.

— Очень просто, — ответил Конде. — Мадам Екатерина пользуется Гизами как противовесом в борьбе с протестантами. Но вот посмотришь, как только лотарингские герцоги начнут брать верх, она станет заигрывать с нами, потом искать замирения и, наконец, призовет нас ко двору. Но, едва наша партия усилится, она снова приблизит Гизов. Кстати, они — это весомая часть ее армии, без которой не может существовать государство.

— Думается мне, — заметил Генрих, — что здесь все происходит как раз наоборот. Вспомни, как адмирал с твоим отцом едва не осадили Париж, и чем это кончилось? Миром в Лонжюмо. А потом, едва рейтары Казимира ушли из Франции, католики снова нарушили договор.

— Согласен, — кивнул Конде, — похоже, она и сама запуталась в этом вопросе.

— Ничуть. Эта хитрая лиса знает, что делает. Уверена, что все беды в ее государстве — от Реформации, а потому она будет бороться с нами до победного конца. Убежден, она что-то замышляет против нас, и очень скоро мы все убедимся в этом. Что же касается эдикта. Пойти на это — значит рассориться с Испанией и Римом, а сие идет вразрез с ее политикой. Но вот что я тебе скажу, кузен: когда я стану королем Франции, я такой эдикт издам и пойду войной на Габсбургов, ежели они станут мне перечить.