Свечи озаряли старинную икону. Яно не был уверен, что божество другого мира возьмется ему помогать. Но свой собственный мир оно же должно защитить?! Оборотень устало сложил руки на коленях, рассматривая свои ладони, как будто видел их впервые. Ему предстояли последние часы в этом мире.

Умение расставаться с людьми — одно из высочайших искусств. Катя никогда им не обладала. Она не умела уходить первой, сжигать мосты, прощаться на всегда. И именно поэтому даже самые опостылевшие отношения тянула годами. Ведь как только в мыслях возникало это страшное слово «навсегда», Катя теряла голову. Люди прорастали в ней глубокими корнями, опутывали ее паутиной совместно прожитых дней, услышанных песен, сказанных слов. Вырвать эти корни можно было только с кровью. Поэтому Миша Титаренко не так уж лгал, рассказывая о Катиных страданиях.

Какие корни мог пустить Яно в ее сердце всего за одни сутки, девушка не знала. Но тонкая паутина уже сплелась, а теперь рвалась нить за нитью, отзываясь глухой печалью, в которой Кате стыдно было признаться даже самой себе. Ведь пора уже, наконец, становиться взрослой!

Они шли по берегу реки — Катя и Василий, надевший по случаю своей ответственной миссии темно-красный джемпер. Вокруг расстилались мирно дремлющие под полуденным солнцем поля, но Кате было неуютно. Благополучие знакомого с детства мира девушка всегда принимала как данность, а оно оказалось таким хрупким… Благополучие — лишь внешняя оболочка, и солнечный день — лишь прекрасная вуаль, наброшенная на всемирный хаос. Как там у Тютчева:

Меж тем Василий, не склонный к рефлексии, рассуждал вслух, скептически качая головой:

— Да, Плюха совсем плох. Надо же, как его переклинило…

— А что случилось? — поинтересовалась Катя из вежливости. На самом деле ей не терпелось остаться одной. Слишком много всего случилось… Катя чувствовала, что вот-вот расплачется — от усталости, от чего же еще? Она очень боялась, что Василий заметит ее состояние и начнет расспрашивать, но тот больше любил говорить, чем слушать:

— По моим понятиям ничего не случилось. Ну, развелся с женой. Так попьянствуй неделю; на худой конец, если так обижен, набей морду мужику, с которым она изменила, — и забудь. Так нет же. Плюха никому из наших не позвонил, выпил один бутылку водки и полез петельку сооружать. Знаешь анекдот? Мужика с работы уволили, деньги кончились, жена бросила, и решил он повеситься. Поднялся на чердак, петлю завязал, на табуретку залез… вдруг смотрит вниз — а там стоит недопитая бутылка с пивом. Он быстренько слез, взял, глотнул, смотрит — а рядом окурочек жирненький лежит. Мужик сел, выпил, закурил и говорит: «Ну что? Жизнь налаживается!»

— А Иван что? — спросила заинтригованная Катя.

— А Ивану просто свезло. Он когда на табурет влез, тот под ним — хрясь! — сломался. Иван счел это Божьим промыслом и отправился в церковь. И понеслось.

— Значит, жена ему изменила?

— Да. И знаешь, с особым цинизмом, — серьезно ответил Василий. — Не поверишь — как в анекдоте, с водопроводчиком. Они как раз сантехнику меняли, водопроводчик каждый день ходил. Молодой парень из ЖЭКа, все такое. А Танька — это жена — она Ивана на пять лет старше, кризис среднего возраста, в общем. И так их обоих разобрало, что дверь в квартиру забыли закрыть. Иван как раз вернулся и посмотрел, какое они джакузи ставят. Только ты Ваньке ни-ни, — спохватился вдруг Василий. — Это он мне один-единственный раз рассказал, а так на эту тему ни слова.

— Что ты, конечно, не скажу, — успокоила его Катя. — Да я, наверное, скоро уеду. Кончится все это, и уеду. Что-то здесь нерабочая обстановка, а у меня перевод повис…

— Слушай, а тебе дед ничего не рассказывал? — сменил тему ее спутник.

Девушка покачала головой. Она сама задумывалась над этим, вспоминала редкие встречи с осташкинским дедом, хотела найти какую-нибудь завалявшуюся в памяти мелочь, которая имела бы отношение к поразительной тайне. Нет, ничего такого не было. Дед был как дед, любил рассказывать военные байки, приезжая в Питер, ходил с маленькой Катей на демонстрации — первого мая и седьмого ноября. Невозможно было представить, что он когда-то был Хранителем Грани. Хотя… Он ведь сам в это не верил — просто сдержал слово, передал тайну и постарался забыть о ней. Для их поколения воинствующих материалистов встреча с чудом, наверное, равнялась выстрелу в висок…

Мобильник у Кати на поясе вдруг зазвонил.

— Да, мама, слышно. Да, у меня все хорошо. Мам, я собиралась позвонить тебе вечером. Я перезвоню, хорошо? Что Лев Михайлович? С папой? Мама, ему же нельзя столько пить. Это наш папа железный! Конечно, ты ничего не можешь сделать. Ну, целую. Попозже перезвоню.

Последнюю фразу Катя договаривала автоматически, глядя на вытянувшееся лицо Василия, который смотрел куда-то вверх. Почуяв недоброе, девушка успела обрадоваться, что ничего не случилось, пока она била на связи с матерью. Сама она как-нибудь выпутается, а Галина Андреевна сойдет с ума, если что-нибудь заподозрит.

— Катя, смотри: летит! — безжизненно произнес Василий. — Черное, с крыльями.

— Понятно, раз летит — значит, с крыльями, — ответила девушка, не отводя глаз от приближающегося неопознанного объекта. Странное нечто можно было бы назвать темнокожим человеком очень высокого роста, если бы не черные перепончатые крылья, шумно хлопающие у него за спиной. Катя вздохнула. После оборотня и двуглавых псов испугать ее было трудно. Ничего особенного, очередной демон. Надо удирать.

— Бежим, — дернула она застывшего Василия за рукав джемпера. — Назад, к церкви!

Ее спутник помчался за ней. Уже на бегу природная сообразительность победила ужас, и он крикнул девушке:

— Дай мне мобильник! У отца Георгия есть телефон, пусть бегут нам навстречу. Пусть вынесет хоругви, кресты, что там у него еще!

— Ты же в это не веришь!

— Черт с ним, прости Господи! Лишь бы работало!

Хлопанье крыльев — будто теребят огромный полиэтиленовый мешок — неумолимо приближалось. Катя бежала во всю прыть, высоко подобрав подол длинной юбки. Шлепанцы слетели с ног, но нагибаться за ними она не стала.

— Ну, давай же! Бери трубку! — отчаянно кричал Василий в молчащий телефон. — Черт! Он его как обычно где-то оставил, козлиная борода. Держи, это бесполезно.

Сжав в руке маленькую «Моторолу», другой рукой девушка проверила ворот. Нет, из-под плотной майки крестик выскочить не мог. Только бы эта крылатая тварь не увидела Ключ! И потом… Трусливая дура, зачем она бежит к церкви? Там же Яно!

— Васенька! — так спокойно, как только возможно на бегу, окликнула она мужчину. — Ты беги к церкви, а я в другую сторону. Так надо, не возражай!

Не оглядываясь, девушка побежала через поле. Крапива больно обжигала голые икры. Сердце выпрыгивало из груди. Катя не надеялась спрятаться, она рассчитывала лишь увести демона подальше от церкви. Это был безрассудный порыв, противоречащий инстинкту самосохранения и здравому смыслу. Но сейчас ей казалось, что самое важное — защитить Яно.

А крылатая тень уже накрыла беглянку. Услышав отчаянный крик Василия, девушка оглянулась. Тут же тяжелое, скользкое тело упало на нее, уронив на траву. Катя забилась, пытаясь вырваться из железной хватки черных когтистых лап, и в ужасе почувствовала, что отрывается от земли. Демон поднимал ее все выше и выше; вот и Василий превратился в игрушечного человечка, беспомощно размахивающего руками… Вот Камышовка развернулась как на ладони… Кате страшно было смотреть вниз, но взглянуть наверх она тем более не решалась, боясь встретиться глазами с похитившей ее тварью. Разумеется, она не пыталась освободиться: падение с такой высоты сулило верную смерть.