— Это невозможно, сеньора, ведь тогда мне бы понадобился костюм, которого у меня нет. Стало быть, придется мне отказаться от посещения рая, который вы так любезно мне предложили.

Лицо ее лучилось от удовольствия.

— Рай! — сказала она. — Ваши слова свидетельствуют, что вы поэт! Но врата рая не останутся для вас закрытыми. Вы можете появиться и в этом костюме. Я прощаю вас, вы вправе рассчитывать на самый любезный прием. Итак, мы едем?

— Конечно.

— А вы принимаете мое приглашение?

— Если я могу положиться на вашу снисходительность, то да.

— Вам ни к чему просить меня о снисходительности. Вы встретите у меня самых уважаемых людей и увидите первых красавиц города. Теперь я вдвойне радуюсь нынешней вечеринке. Мой сын тоже получил приглашение и прибудет из Мерседеса, где в настоящее время расквартирован его эскадрон. Он — капитан и служит под командованием Латорре, о котором вы, вероятно, уже слышали, хотя и прибыли сюда совсем недавно.

— Разумеется, слышал. Возможно, я смогу сообщить вашему сыну нечто очень важное. Вы когда-нибудь видели Латорре?

— Нет еще.

— Я так и думал! Господина капитана ожидает небольшой сюрприз. Но о нем позже. Вы позволите мне стать вашим лекарем? Ваше лицо, к несчастью, поранено осколками оконного стекла.

Я отвел даму к воде, чтобы носовым платком вытереть кровь с ее лица, а затем узкими полосками пластыря заклеил царапины на коже. Разумеется, это не украсило ее, но иначе поступить было нельзя.

Впрочем, судя по внешности, сеньора вовсе не принадлежала к числу ксантипп [81], то бишь сварливых женщин. Правда, она была худощавой и долговязой и только что пребывала в гневе. Однако теперь успокоилась и производила впечатление энергичной, но добродушной женщины. Прежде она, несомненно, была красавицей, а ее поведение доказывало, что она — хозяйка дома, который, по здешним понятиям, можно назвать утонченным.

Когда мы вернулись к дилижансу, я увидел, что одну из двух упавших лошадей уже отпрягли. Подняться она не могла. Ее оттащили за ногу в сторону и оставили лежать там. Лошадь фыркала и стонала, очевидно, ее мучили сильные боли. Тащили ее, обвязав ей ногу лассо; подходить ближе не решились, опасаясь ударов копытами.

— Что с ней? — спросил я.

— Ногу себе сломала, — ответил майораль. — Никуда теперь не годится.

— Какая нога сломана?

— Задняя левая.

— Значит, та самая, за которую вы тащили ее! Вы не подумали, что без всякой нужды причиняете ей мучительную боль?

— Тьфу! Подумаешь! Какая-то лошадь! — грубо ответил он.

— Так! Что же теперь будет с ней?

— Оставим ее здесь, пусть подыхает.

— И пусть ее заживо гложут стервятники? Ведь лошадь вполне здорова, не считая сломанной ноги. Она может лежать здесь не один день, прежде чем умрет и с костей ее сдерут мясо.

— Это нас не касается! И касалось меня одного, не вас!

— Вы ошибаетесь! Животные — тоже творения Божьи. Не для того они созданы, чтобы всю жизнь претерпевать одни только тяготы бытия, а напоследок заживо терзаться смертными муками. Я требую от вас, чтобы вы убили ее!

— Мне мой порох слишком дорого обходится!

У него не было с собой ружья, один только старый пистолет торчал из-за пояса. Он отвернулся, словно дело уже не касалось его и он считал его конченым. Я же приставил к голове лошади дуло винтовки и выстрелом сразил животное наповал. Едва это случилось, как пеоны собрались и стали тихо переговариваться. Через несколько минут ко мне подошел майораль и, сделав очень строгую мину, сказал:

— Сеньор, ее хозяин позволил вам убить ее?

— Нет!

— Тогда вы мне заплатите за нее. Лошадь стоит сто бумажных талеров, и я намерен немедленно потребовать их.

— Ах так! Вот к чему дело клонится! Она стала не нужна вам, и вы обрекли ее на медленную мучительную смерть, которую я приблизил из гуманных соображений. Вы ничего не получите.

— А я настаиваю на своем требовании!

— Настаивайте сколько угодно! А я настаиваю на своем отказе.

Я собрался уйти, но он встал на моем пути, а трое пеонов подошли, чтобы поддержать его. Позы их были крайне враждебными. Заметив это, Монтесо вместе с остальными йербатеро пришел мне на помощь.

— Я не отпущу вас, пока вы не заплатите! — заявил майораль.

— Ого! — промолвил Монтесо. — Этот сеньор прав. Все мы слышали, что вы хотели бросить лошадь, чтобы она околела!

— Пожалуйста! — сказал я ему. — Не втягивайтесь ради меня в неприятности! С этими четырьмя сеньорами я один справлюсь.

— А мы с вами куда быстрее справимся! — выкрикнул майораль. — Так вы заплатите или нет?

С этими словами он подошел ко мне вплотную и положил свою ладонь мне на руку.

— Руки прочь! — сказал я ему.

— Придется потерпеть! Деньги сюда, или мы сами их заберем!

Он еще крепче стиснул мою руку и попытался встряхнуть меня. Я вырвался, а в следующую секунду зашел ему за спину, левой рукой схватил его за воротник, а правой — за штаны, поднял его и так швырнул о лежавший дилижанс, что старая колымага затрещала, как обветшалый ящик. Пеоны попытались схватить меня, но я зашвырнул ближайшего из них вслед за майоралем, другому въехал кулаком в подбородок, так что бедняга опрокинулся, третий же сам подался назад.

— Браво! — крикнул Монтесо. — Я вижу, сеньор, вам не требуется ничья помощь. Но если эти молодчики не удовольствуются полученным, то наша очередь будет отпускать им комплименты!

Это оказалось излишним. Пеоны склонились перед силой. Они снова поднялись на ноги и, сбившись в кучу, бросали на меня свирепые взгляды. Майораль же не смог удержаться, чтобы не пригрозить нам:

— Вы направляетесь в Сан-Хосе. Мы тоже скоро будем там и донесем на вас.

— Ладно, попробуйте! — ответила ему сеньора, улучив повод снова пуститься в споры и выказать мне свою дружбу. — Мой брат посадит вас в тюрьму за вымогательство. Я сообщу ему о случившемся. Пойдемте, сеньор! Покинем это место и этих людей!

Она взяла меня за руку, и я повел ее к лошади. На спине животного мы расстелили платок, а к седлу я привязал вожделенную шляпную картонку.

Поскольку я не доверял мнимому полицейскому чиновнику, то постоянно держал его в поле зрения. Он, как и я, давно спрыгнул с лошади. Но, как ни странно, позже он спрятался за нее, причем началось это, если моя наблюдательность мне не изменила, с той самой минуты, как из опрокинувшейся повозки выбралась дама. Мне показалось, что ему совсем не хотелось с ней встречаться. Была ли у него на то причина? Чтобы узнать это, я, направившись с сеньорой к своему гнедому, сделал небольшой крюк. Но подозрительный полицейский все время передвигался вокруг лошади так, чтобы она закрывала его от нас. Тогда я решил напрямую обратить на него внимание и, указав на него, заметил своей спутнице:

— Если пеоны станут мне досаждать, то помощь у меня под рукой. Господин, сопровождающий нас, сеньор Каррера, занимает в Монтевидео пост полицейского инспектора.

Ему ничего не оставалось, как появиться перед нами. Едва сеньора глянула на него, как воскликнула:

— Матео, ты!

Лицо его побагровело, но он постарался сохранить самообладание и потому ответил с изумлением в голосе:

— Это вы мне, сеньора? Что вы хотите сказать этим именем?

— Тебя же так зовут. А откуда ты тут взялся?

— Простите, сеньора! Судя по вашему поведению, вы путаете меня с каким-то вашим знакомым.

— Да нет, ничего я не путаю, я тебя знаю отлично. Ты же наш бывший ученик!

— Вы ошибаетесь. Я не тот, за кого вы меня принимаете. Как уже сказал этот сеньор, я живу в Монтевидео, — послышался резкий ответ, — меня зовут Каррера, и я служу в тамошней полиции.

— Полиции! — повторила она, продолжая пристально вглядываться в него. — Это невозможно. Вы шутите, Матео!

— Я не шучу, сеньора. Я стараюсь быть учтивым с дамами, насколько позволяет мне мое служебное положение, но оскорбления, что содержатся в ваших словах, ваших взглядах и вашем тоне, я обязан решительно отвергнуть. Я сказал вам, кто я, и попрошу вас принять это во внимание!