Дальше — добрые драки и игра в подземку по–очереди. Потери: рыцари еще на ногах, но двое оруженосцев остались залечивать раны в освобожденных от варваров заведениях. Liberar Caer Sidhi di barbari! Голос сзади:

   — Леди Немайн, может, петь рано? Мы и кулаками управимся! А что несколько синяков получили, не беда.

   — Не беда, — соглашается сида. — Но, пусть защита желудков наших граждан дело нужное, пора задуматься и о наполненности своих. Да и спать мне пора, солнце уже высоко. Гейс!

   Вот и донжон отворили, на пороге что–то тараторит Луковка. Немайн вникать не стала. Разобраться можно и выспавшись. Теперь важней, чтобы Нион разослала по городу своих девочек: болтать, прицениваться, тратить медяки на всевозможные мелочи. За побитыми проследить: куда пойдут, что скажут. Поскрипывание лифта. Навстречу — два чудовища в стеганых поддоспешниках, набитых конским волосом, лица из стали, в руках — тускло поблескивают кривые клинки… Толстой кожи перчатки вскидывают личины, под которыми — милые личики. Сестры, камбрийка и римлянка! Учебное оружие для Анастасии тяжеловато, приходится учиться с затупленным боевым, отсюда и защита. Говорят, вечером нужно устроить церемонию признания базилиссы: в соборе, с патриархом, иноземными послами и мерсийским королем инкогнито… Надо — значит, надо.

   — Отлично. Подробностей не нужно, я вам доверяю полностью, — зевок удалось подавить. А что спать сестре–сиде хочется, поймут по свисшим ушам. — Успехи как?

   Девушки переглянулись. Ответили — хором:

   — Учусь…

   Смеются. Уточняют:

   — Я у святой и вечной — греческому!

   — Я у великолепной — фехтованию!

   Смеются! А ей, Немайн, сейчас нужен кусок мяса — вот такущий! — и постель…

   Будит, как всегда, Луковка. Светило еще высоко, но сон слетает, едва ладонь пробегает по изрезанной огамическими буквами дощечке.

   — На порог подбросили, — сообщает, — девочки заметили кто. Следим…

   В записке значится: верни клану деньги, которые Плант Инир потратил на пергамент и чернила для запрещенных тобой грамоток. Не согласишься — дороже выйдет. Все заезжие дома станут очень шумными и неспокойными местами. В тех, куда горцев пускают, будут драки меж посетителями. В тех, куда не пускают, Иниры перекроют входы и выходы. Горожанам станет негде столоваться!

   Подписи нет.

   Кулаки сами сжимаются. А Нион улыбается:

   - Глупые они, — говорит, — знают же: сида Немайн никому дани не платила и не будет.

   Права. И все–таки — что–то тут не так. Проскочил какой–то оттенок на лицах во время безответного вопроса… Немайн вздохнула.

   — Пошли за Анной и Эйрой. Сама приходи. И базилиссу Анастасию пригласи. Мне совет нужен. Может, я что–то неправильно поняла, не по–камбрийски. И… кто из рыцарских жен родом с холмов?

   Кто лучше женщин умеет читать чувства по лицам?

   Немайн снова бежит — не давят к земле доспехи, и меча на поясе нет, вместо него в руке привычная тяжесть ивового посоха. И одета, как обычно — в любимое, дареное, зеленое. По пустякам все равно не стоит останавливать, но если дело не пустяк? Сида останавливается в ответ на окрик. Дергает ухом.

   - Смотритель ветряка? Помню тебя. Слушаю, но недолго: тороплюсь.

   Значит, обычное нытье пожилого человека придется отложить пока в сторонку. Сказать главное.

   - Мне на рынке отрез ткани не продали. Сказали, твой приказ… За что? Я хороший…

   Уверенно говорит. И совсем не прячет от лишенных белков глаз прижатую деревянной фибулой ленту в красно–желто–черную клетку.

   — Хороший? А вот девушка идет — она плохая?

   — Да я вообще этой девицы не знаю, леди сида.

   Действительно, удивлен.

   — Зато она знает, что люди в такой же, как у тебя на плече, клетке заставили ее мать встать на два часа раньше и лечь на два часа позже, чтобы приготовить пищу ее отцу, братьям и ей с сестрой. А потом бегать по городу, разносить обед каждой из кровинок. Зато она как раз в суконной лавке первую половину дня работает! Вторую — учится. Твой клан ее обидел — тебе и отвечать.

   — Но я–то хороший…

   — Ты хороший. Так сними ленту. Все тебе продадут. Не хочешь? А ведь если твои горожане–соседи поссорятся с твоей горной родней, тебе придется выбирать. Если ты, конечно, их не помиришь.

   — Но старшина…

   — Я сказала. А старшина служит клану, не клан старшине. Или у верховских уже не так?

   Перехватила посох поудобнее и побежала дальше. Смотритель ветряка глядел вслед, пока сида не завернула с прямой улицы на круговую, потом вздохнул. Потрогал пальцами ленту. Потеребил. И решительно зашагал в сторону рынка.

   Новый день, заведение старое. Стены потрепаны, внутри из горожан лишь крепкий народ, что не опасается горских кулаков. Ни пледов, ни клановых лент: под булавками и фибулами цвета города — как на знамени баталии во время учений. Белый — цвет друидов и сиды. Небесный — цвет Богородицы. Купола над собором еще не поднялись, но будут как вечерняя синева. С золотыми звездами, не иначе!

   Почему одели городские цвета? Никто не желает впутывать родной клан в возможную кровную месть. Да и не у каждого горожанина за спиной клан. У греков, например, пока нет.

   Лица суровы, из кружек тянет горечью паленого ячменя. Если горцы обидят хоть кого… Если произнесут хоть какое поношение в адрес заведения или его хозяина… Увы. Иниры осмотрелись. Сникли — ненадолго. И ну свариться между собой! В воздухе такие речения повисли, что детей и девок — долой! А там и кулаки пошли в ход. Друг друга волтузят, но мебель трещит, и пол, того и гляди, подломится. В такой притон с семьей не заглянешь, да и спокойному ремесленнику обедать с оглядкой неловко. А придраться не к чему!

   Но вот одна из трех дверей трактира распахивается. Да, из трех, не из пяти — так и заведение поменьше рангом, чем «Голова Грифона», в которой до зимнего похода хозяином был Дэффид ап Ллиувеллин. Отец сиды! На пороге — сама.

   — Мяса мне, жареного, — Немайн говорит громче обычного, но вовсе не кричит. А слышно отлично. — Свининки, пожалуй.

   — Окорок, леди сида? Долю героя?

   — Нет. Мне еще не хватало тут всех изобидеть или, хуже того, поубивать… Давай ребрышки!

   И вкусно, и сакрального смысла никакого. Впрочем, и доля героя вряд ли вызвала бы возражения. Никто не усомнился, что маленькая сида способна уложить хоть всех богатырей Британии. Считают великой и ужасной — это хорошо, и почти правда. Но считают и древней богиней. Не тобой. Раньше, когда главным было — выжить, в глаза не бросалось, слух не резало… Теперь против шерсти, или словно уши надрали как следует. И неприятно, и стыдно, и неловко как–то!

   Немайн хмыкнула, снова прищелкнула пальцами. На сей раз ее почтил вниманием уже не хозяин — ему нельзя, он и других уважить обязан — девчонка. Видимо, дочь. Платье с карманами — «как у сиды», только белое. По рукавам и подолу — узкая полоска местного нестойкого пурпура.

   — Пока заказ готов будет, принеси мне кофе и сыра с гренками, — сказала сида, — в Башне сегодня ужинать не буду. Сама видишь, какое зрелище. Лучше, чем в Колизее…

   Подняла руку, кисть в воздухе крутнулась: гулять, так гулять! Ноги — со стороны жест залихватский, на деле точно выверенный, чтобы ничего, кроме ткани шоссов, не показать — на стол. Острые зубы хрустят горячими гренками. Уши чуть поджаты: все же горцы так шумят, что побелка с потолка сыплется. В остальном — безразлична. Видно, в древней Ирландии в заезжих домах такая гульба была обычным делом. А захочет что сказать — ее голос сквозь любой гам проходит, как нож сквозь масло.