- Ставлю милиарисий против истертого медяка, что здоровый и рыжий устоит на ногах до конца!

   Но даже один к десяти — кто будет спорить с богиней, пусть и крещеной? Нет, навстречу — голос из–за стойки. Расцеловала бы!

   — Держу, великолепная! Если стараться, любую скалу можно оглоушить!

   Хозяин — молодец. Действительно, римлянин. Понял… А сама — не сразу додумалась. Смех и грех — когда стало ясно, что происходит, самый умный совет дала Анастасия, которую никто не учил править — и вообще не учил целых четыре года. Девочка осталась умницей, римлянкой и христианкой. Сказала:

   — А как в таких случая поступали Отцы Церкви или старые императоры?

   Так Немайн и припомнила одну из первых историй, которую ей довелось услышать в Камбрии. О том, как римляне с поединками почти покончили. Нет, запрещать не стали. Поняли: вредные бритты назло оккупантам друг дружку перережут. А кто налог в казну уплатит? Кто воинов выставит в лучшие легионы Империи? Что было делать?

   Наместник додумался. Полного запрета на поединки устанавливать не стал. Наоборот, драться разрешил — на арене ипподрома, в назначенное время. Ослушникам — такой штраф, что семьи по миру пойдут.

   И вот выходят поединщики биться насмерть, до отрезанной головы и приготовления татлума… а на трибунах солдаты и горожане. Пришли на кровушку полюбоваться. Жрут лепешки, прихватили кувшины с вином и пивом. Пальцами тычут, гогочут, подначивают. Да, безымянный наместник из старой байки куда мудрей хитроумного кардинала Ришелье!

   Вот и все. Дело сделано, теперь горцы — не помеха, а развлечение. Посетители не к драке готовятся, а обсуждают, как ловчей сцену для драк выгородить, чтобы всем видно было, чтобы мест в зале не стало меньше, и что придется повысить оплату вышибалам — за верховскую вредность…

   Клановые воины еще не поняли, что превратились в ярмарочных шутов. Мельтешат кулаки, тяжелое дыхание, хэканье, боевые кличи возносятся к потолку… Долго это не продлится. Продолжать веселье Инирам не позволит их же хваленая гордость. Это понял и неприметный человечек, что забился в самый уголок. Откидывает капюшон… Да он рыжее сиды: голова словно пламенем охвачена. Шаги не слышны в гаме. Встал. Смотрит… Немайн ноги со стола скинула. Снова не скучающая патрицианка, следящая за гладиаторским боем — правительница.

   — Назовись.

   В ответ — пожатие плеч. Да он думает, что знаком! Считает ясновидящей? Или себя — знаменитостью?

   — Робин Тот Самый к твоим услугам… Великая, чем тебе Добрый Малый–то не угодил? В прошлый раз, признаю, дурака свалял: мешал воинской забаве. Но что теперь тебе не по нраву? Или из Глентуи должно уйти веселье фэйри?

   «Веселье фэйри». Вот как теперь, оказывается, называют торговлю деривативами…

   Немайн с интересом рассматривает гения. Человека, в седьмом веке додумавшегося до ценных бумаг, обеспеченных другими ценными бумагами. Совершившего при их выпуске ошибку, которую охотно совершали и в двадцать первом: забывшего, что от количества выпущенных бумаг денег не прибавится. А значит, обиженные явятся за его мордой — если найдут или поймают. Глаза честные–честные… Какими и должны быть у величайшего мошенника столетия!

   — Рада приветствовать тебя. Я не великая, да и ты не столь уж мал: я тебе макушкой только до подмышки достану.

   Вокруг — тишина. Никто не хихикнет, даже обидно. Драка закончилась. Зрители перестали делать ставки… что будет, когда о них вспомнят? Что сида смухлевала при помощи древних сил? Немайн полезла в карман. На стол лег серебристый кружок.

   — Почтенный хозяин, я сорвала игру, извини. Вот мой проигрыш. Появилось занятие важней и дороже. Теперь, Робин, по твоему делу. Я не из тех сидов, что, забавляясь, приносят людям беду. А ты?

   — Мои шутки бывают злыми, — сообщил тот, — но я никогда никого со света не сживал.

   «В отличие от некоторых». Не сказал — намекнул.

   — Я, бывало, убивала, — призналась Немайн, — должность такая. Не из забавы, по необходимости. Иногда следует остановить зло сталью.

   — Или песней.

   — Способов много.

   — И почему я — зло? Ты ведь меня остановила.

   — Остановила, как мастер — неумелого ученика. Чтобы каменной дробью глаза не выбило. Чтобы не вдохнул раскаленный воздух через стеклодувную трубку. Чтобы пилой не отхватило пальцы. Чтобы…

   Она замолчала, как молчал весь трактир. Люди смотрели, силясь навечно запечатлеть редчайшее — нет, невозможное зрелище: растерянного Робина Доброго Малого. Мгновение… Потом — сарказм:

   — Так ты обо мне заботилась?

   — Нет. Недоучка или, как в твоем случае, самоучка может повредить не только себе. Кстати, поздравляю: мне пришлось озаботиться.

   Робин кивнул. Есть с чем поздравлять, есть! Какой–то полукровка достиг силы, беспокоящей старых богов. Это лестно — и страшно. Прежняя, беззаботная, жизнь закончилась. Сам не заметил, как шагнул из деревенских побасенок в героическую легенду. А какая легенда ясна до конца, что ее героям, что слушающему старинные стихи? И какая заканчивается хорошо? Стал вспоминать… Вспомнил!

   Снова встал. Поклонился.

   — Здравствуйте, — сказал, — пустите меня в свою прекрасную Тару, о народ Дон! Я сын сида, вот только мать мне не сказала, которого…

   Улыбнулся. Когда–то так попросился в поселение сидов Ллуд, отец Немайн. И со временем стал королем богов! Правда, Ллуд знал имя своего отца.

   Эту легенду Немайн знала. Сама, отложив перевод Ветхого Завета на неопределенный срок, занялась сбором и — куда без того — правкой камбрийских и ирландских старин. Церкви пришлось принять как аргумент дохристианские кельтские кресты, что некогда стояли по всей Британии. Мол, древние евреи, избранный народ, и те не получали в древности подобных откровений… И если Ветхий Завет записан и переписан множество раз, не пропадет, то местные откровения следует перевести на пергамент раньше, чем прервется изустная традиция. Возражений особых не было: монастыри увлеченно занимались тем же самым и с удовольствием приняли заказы на копирование плодов своей работы.

   Немайн решила, что история отечества должна проходить через весь курс обучения — от начальной школы до диплома о высшей квалификации, в последнем случае обретая черты теории государства и права или философии истории… Университетский курс еще не готов, а уже пригодился! Теперь ясно, как следует ответить. Сида раскрыла ладонь.

   — Ворота Кер–Сиди не замкнуты, странник. Никаких споров и испытаний, как в старину, но умелые люди нам нужны не меньше, а больше. Вот только дело и шутки придется различать, — ухо Немайн дернулось. Да, шаги: давешняя девчушка тащит поднос с заказом. — Спасибо. Молодец, маленькая! Политика политикой, интерес интересом, а долг долгом…

   — Какая же я маленькая! Тебя переросла!

   Вот так. Тебя твоим же доводом! Робин хохочет. Немайн с удовольствием присоединяется. Следом за ней весь пиршественный зал взрывается весельем. Симфония, сквозь которую все равно слышен тоненький колокольчик сидовского хихиканья. Вот — смолк. Веселые слезы с глаз смахивает платочком уже хранительница. Истинная хозяйка холма!

   — Робин, ребрышки будешь? На мой желудок тут многовато…

   — Буду… Увы, серьезного человека из меня не выйдет. Я состою из шуток, — полуфэйри разводит руки в покаянии, полушутовском–полусерьезном. — И что делать с деньгами, что клан по моему совету извел на пергамент?

   Немайн вздыхает. Вот он, знаменитый «вздох жадной росомахи».

   — Сколько?

   Услышав число, отмахнулась.

   — Заработаешь и отдашь. А вот как заработать… Есть на примете персона, которую стоит как следует разыграть. И богата, и освинела последнее время так, что резать пора…