Алевтина рассеянно обещала. Никому улыбаться она не собиралась.

Илья ушел. Она оделась, завернулась в черный балахон, сверху набросила шаль. Надела маску.

Ударил гонг, пошла музыка, Алевтина заспешила в зал.

Сперва был просто ее эпизод из спектакля, лирика, сентименты, плавность. Потом, Володя, умница, стал постепенно убирать свет. И так же медленно Алевтина одну за другой зажгла все расставленные на эстрадке свечи.

Все вышло идеально: последняя свеча загорелась в тот самый момент, когда полностью погасли люстры.

Мелодия пошла сначала. Алевтина сбросила шаль и, встав на колено, задула первую свечу. Упал балахон — еще свеча. Блузка — еще свеча.

В зале хоть бы вилка звякнула.

Этот танец Алевтина, в общем-то, не придумала — она видела его в Венгрии, в ту свою единственную загранку, в ресторане при гостинице, куда их водили ужинать. Там все кончалось на голубом в блестках купальнике. Сперва Алевтина и хотела сделать все, как видела. Но потом решила не останавливаться. За купальник дали бы те же пятнадцать…

Прозрачные трусики соскользнули на пол, Алевтина мгновенно задула последнюю свечу, схватила с пола шаль и в темноте между столиками пробежала в короткий коридорчик.

Что творилось за спиной! Трезвые, алкаши, а люди везде люди…

Она буквально секунды на три появилась в дверях зала — босая, в маске, завернувшись в шаль.

В театре бы так хлопали!

Илья обнимал ее и обслюнявил обе щеки, Володя хлопнул по спине и одобрил:

— Умеешь!

Марго тоже хвалила, шумно и, кажется, искренне, лицо у нее было безмятежно-довольное. Алевтина вдруг с изумлением поняла, что и эта хабалка не видит в ней конкурентки. Впрочем, чему удивляться: судя по сегодняшней клоунаде, для нее главное не как двигаться, а что показать. Что ж, тем лучше — слишком выгодна халтурка, чтобы заводить здесь врагов…

* * *

Дома она прежде всего достала деньги из сумочки. Сотня как сотня, одной бумажкой. И всего-то две трети ее месячной зарплаты. С ума сойти…

Алевтина раздевалась, мылась, жарила яичницу — жор напал на ночь глядя — и все считала, считала. Получалась какая-то фантастика. За вечер сто, за неделю двести. За месяц…

Жуть кромешная, просто бред. Стоит ли мотаться в допотопном автобусе по колхозам? Ведь если так пойдет, за полгода не только Димке отдаст, но, чего доброго, и на мебель отложит…

Бред, сплошной бред. Просто анекдот!

Слава богу, Варька дрыхла, а то бы сразу заподозрила неладное…

В воскресенье Алевтина снова раздевалась при свечах. Сотня. В следующую субботу тоже. Сотня. Да еще среди недели удалось трижды помахать красной юбкой, разгоняя сигаретный дым с ближних столиков. Сорок пять.

Жизнь изменилась так стремительно, что Алевтину стало заносить — она передумала продавать сапоги и пару раз без особой надобности проехалась на такси.

Даже с Варькой стало налаживаться, причем как-то само собой. В понедельник за ужином та поинтересовалась, где это мать ошивается чуть ли не до утра, на что Алевтина невозмутимо отозвалась между двумя глотками кофе:

— А ты думала, только тебе можно шляться по ночам?

Варька, конечно, за словом в карман не полезла, но мордочка у нее была озадаченная: она явно не могла понять, с чего это вдруг мать из несчастной озлобленной разведенки вдруг превратилась в современную независимую женщину, высокомерно живущую лишь по собственным законам.

Теперь каждое утро Алевтина разминалась минут по сорок, растиралась длинным полотенцем и с удовольствием разглядывала в оба зеркала собственное тело. Хороший инструмент!

Никаких осложнений в обозримом будущем она не предполагала.

В воскресенье у Алевтины снова был выездной спектакль, правда, в Москве, но на окраине, у самой кольцевой. Добираться пришлось через весь город, она успела, хотя и в обрез. Опаздывать было нельзя, потому что Марго накануне предупредила, что не придет, по-свойски бросив Алевтине, что всех денег не заработаешь. Возможно, в тот вечер она собиралась заработать в другом месте и другим путем.

Алевтина была в плаще. Дождя не оказалось, но плащик и нужен был не от дождя. Каждый раз выставлять Илью из кабинета стало неудобно, а плащ вполне позволял при известной сноровке все, что надо, снять и все, что надо, надеть.

Пробегая мимо гардеробщика, она услышала недовольный Володин баритон:

— Ну где твоя бабуся-то?

Модное место, довольно усмехнулась Алевтина, уже бабуси стали ходить… Она вбежала в кабинетик Ильи — тот сидел в своем кресле, а Володя стоял у стола почему-то в кепке.

— Привет, мальчики, — проговорила она, улыбаясь, и стала быстро выкладывать из сумки нужное для танца.

— Быстрей давай, — хмуро бросил Володя и пошел к двери, — время-то…

И вышел, не договорив.

— Давай, давай, — заторопил Илья, словно поддакивая осветителю.

Алевтину как по затылку ударило. Она вдруг поняла, что разговор шел о ней, что «бабуся» как раз она и есть. Хам, холуй, ничтожество… И ведь, наверное, всегда так ее называет, и с этой шлюшкой Марго, когда раскладывает ее у себя в каморке… А Илья, вместо того, чтобы поставить на место хама и холуя…

Звякнул гонг, пошла музыка, времени не было ни на что. Она надела маску и, на ходу набрасывая шаль, кинулась в зал.

Балерина есть балерина. Как говорила Лигита Карловна, полностью проваливаются только дилетанты. Алевтина и не провалилась, было хуже, чем обычно, но сошло. И свечи, как и полагалось, гасли в полной тишине. Алевтина даже помедлила перед тем, как задуть последний огарок: в конце концов, эти в зале не виноваты, что сегодня они получили меньше искусства — пусть получат больше тела.

К сожалению, в расстройстве чувств она забыла про шаль, вспомнила уже в проходе между столиками, когда возвращаться было поздно — сейчас медленно пойдет свет. Ладно, прошмыгнет к Илье и сразу накинет плащ. Ничего, не ослепнет…

Она ничего не успела, потому что свет вспыхнул внезапно, разом все лампы в зале. Алевтина едва успела проскочить в коридорчик, где тоже сделалось светло.

И вот тут все стало ясно.

У закрытой двери Илюшкиного кабинета стоял хам-осветитель в мятых брюках и рубахе, расстегнутой чуть не до пупа, а поодаль неуверенно перетаптывались два незнакомых парня помоложе, один из них с откупоренной пивной бутылкой в руке.

— Вот так, — ухмыльнулся Володя, — это тебе штраф за опоздание. А с вас, мужики, по рублю за театр. Зрелище богов! — и вполне дружелюбно подмигнув, легонько мазнул ее лапищей по груди.

И тут Алевтина забыла все на свете. С криком «Хам, мразь, сволочь!» она бросилась на осветителя.

Удар был не сильный, но попал точно в скулу. Алевтина начала соображать, когда Володя уже поднимал ее с пола, укоризненно приговаривая:

— У тебя что, бабуся, совсем крыша поехала?

Алевтина вырвалась и кинулась к Илье.

— Ты слышал? — закричала она. — Ты видел? Этот хам… Эта мразь…

Илья смотрел на нее ошарашенно.

Только тут до нее дошло, как она выглядит: голая, растрепанная, в дурацкой маске… Алевтина захлопнула дверь и схватила плащ.

— Этот хам, — захлебывалась она, — эта мразь…

— Да что случилось-то?

— Он поднял на меня руку!

— За что?

Ее поразил не этот дурацкий вопрос, а испуганные глаза Ильи.

— Ты что, не слышишь? Он меня ударил!

— Да погоди, — шепотом проговорил Илья, — что случилось?

От его шепота у Алевтины свело скулы.

— Выгони его немедленно, — холодно и почти спокойно сказала она, — я его рожу поганую видеть не могу. К чертовой матери выгони!

— Да как «выгони», — забормотал тот, — как «выгони»? Он же все-таки…

— Тебе что, осветитель нужен? Да я завтра пятерых приведу! — крикнула Алевтина. Она понятия не имела, откуда завтра возьмутся пять осветителей, но этого хама видеть больше не могла.

Официантка внесла ее вещи, положила на стул и вышла.

Илья сказал с досадой: