Час пик — худшее, что может быть в общественном транспорте, но сейчас Хэ Тянь спокоен. Смотрит поверх десятка голов, чувствует запах Рыжего, от которого после работы всегда пахнет сдобой и пряностью: это так отвратительно подходит под его характер, что становится смешно. Он прикрывает глаза и представляет себе поцарапанные, разбитые руки, а затем — запах выпекающихся десертов. Представляет залитое солнцем кафе, мягкие скатерти в клетку, а затем — острые желваки, гуляющие под тугой кожей.

Диссонанс. Нестыковка.

Он слегка опускает голову, касается кончиком носа волос: Рыжий дёргается, но — вот, незадача, — дёргаться некуда. Сзади миллионы, миллионы людей. И иногда людям просто не оставляют выбора — тогда они на время становятся сволочами. Пользуются чужим положением в своих целях.

Хэ Тянь не сволочь, но…

— Не злись, — еле слышно говорит он.

Потому что это то, чего он хочет от Рыжего. То, что он хочет сказать. То, что он хочет вложить в его голову: вскрыть черепную коробку, вложить эту мысль, упаковать так, чтобы главное, самое главное оказалось на поверхности — не злись, не рычи, не щерь свои зубы, не огрызайся. Побудь, твою мать, нормальным.

Рыжий только зло выдыхает и сильнее отворачивает голову. Хэ Тянь смотрит на жилистую шею и пропитывает носоглотку запахом свежеиспеченных булок. Запахом стиранной мастерки. Запахом злости.

— Эй, — говорит он, наклоняясь к самому уху. Медленно скользя взглядом по незаинтересованным людям за спиной Рыжего. Большинство стоят спиной к ним, потому что выход в другой стороне. — Прекрати вести себя, как гондон, Гуань.

Рыжий резко поднимает голову. Рычит ему в лицо:

— Это я веду себя, как гондон?!

Но тут же затыкается, слегка зависает, потому что между их лицами всего несколько злых сантиметров, в которые не втиснулась бы даже детская ладонь. Хэ Тянь не может с собой поделать ровным счётом ничего — он тут же вспоминает их (единственный) поцелуй, когда Рыжий сгрёб в кулак его толстовку, впечатался разбитыми губами ему в рот. И это, наверное, был худший поцелуй в жизни Хэ Тяня, но в то же время — лучшее, что в его жизни произошло.

Диссонанс. Нестыковка. Хьюстон, у нас тут небольшая проблемка.

Непонятно, что там в своей дурной голове в этот момент прокручивает Рыжий, но, прежде чем Хэ Тянь успевает медленно выдохнуть затаённое дыхание, Рыжий отворачивается, его покрасневшая скула маячит где-то совсем рядом. Больше всего на свете Хэ Тянь хочет поднять руку и погладить его по шее. Или прикоснуться к грудной клетке — просто положить руку, чтобы через футболку почувствовать тепло. Но он пока в своём уме.

И ещё он умеет терпеть.

Рыжий сопит куда-то в сторону. Хэ Тянь молча касается виском его виска, еле заметно, еле ощутимо. Мягко бодает, прикрывает глаза. Давай дружить, дворняжка. Давай дружить, Рыжий. Давай дружить.

Снова касается виском. Снова шумно вдыхает его запах.

— Противно? — спрашивает так тихо, что сам едва разбирает свой вопрос.

У Рыжего со слухом проблем нет. У него либо устали руки, либо устал он сам — расстояние между ними меньше, а мастёрка неуверенно задевает расстегнутой молнией футболку Хэ Тяня. Всего-навсего мастёрка. Но это всё равно прикосновение.

— Да, — глухо отвечает Рыжий ему в плечо. — Меня от тебя тошнит.

Ухо, странно заострённое к концу, налито сочным малиновым цветом.

У Хэ Тяня неровно хрипит горло:

— Потерпи немного. Скоро остановка.

— Заткнись.

— Хорошо, — совсем беззвучно шепчет он и опускает глаза.

Жадно смотрит, как кожа за ухом Рыжего покрывается мягкими мурашками, как поднимаются едва заметные волоски. Он чувствует, как слегка опаляет жаром лицо, будто наклонился над чашкой горячего чая. Делает медленный вдох и такой же медленный выдох. Военное дыхание. Четыре секунды туда и четыре — назад. Так они успокаиваются, когда кто-то хуярит по ним из автоматов.

Рыжий повторяет очень тихо:

— Заткнись, — как будто сквозь зубы.

Хотя Хэ Тянь и так больше ничего не говорит.

— …милый, ты хорошо себя чувствуешь? — Пейджи заботливо проводит рукой по предплечью Рыжего, и Хэ Тянь против воли прослеживает это движение. Понимает, что завидует этой женщине, но тут же гонит от себя эту мысль.

— Да, — коротко бросает Рыжий, — прекрасно.

— Ты так покраснел в автобусе. Я подумала…

— Мам. Я в порядке.

И тут же слегка смягчается:

— Не переживай.

Пейджи удивленно переглядывается с Хэ Тянем. Тот поднимает руки и качает головой. Не знаю, мол, что с ним такое. Сам в шоке. Может, температура? Рыжий смотрит вперёд так направленно и сосредоточенно, что можно представить, как ноет его болезненно выпрямленная спина.

— О! Сейчас, кстати, ходит опасный вирус, — знающим тоном говорит Йонг, но резко затыкается, напарываясь на уничтожающий взгляд.

— Вирус? — взволнованно переспрашивает Пейджи.

«Я уничтожу тебя», — обещают глаза Рыжего. Йонг стрессует, беспомощно хлопает ртом, мечется между двух огней, как заяц в луче фар. Потом набирает полную грудину воздуха и выдыхает:

— Пейджи… вам нравится рок?

Название звезды: Алхена. Перевод с арабского: шрам, клеймо.

В Австралии есть такое понятие — синдром высокого мака. Если какой-то мак вырастает слишком высоким, его просто подрезают до нужного размера. Дело пары секунд.

В мире Рыжего маки не растут, ему хватает своих проблем.

Если какая-то сволочь попытается подрезать его, то тут же отхватит между глаз. Поцелует угол дома. Встретится солнышком с его коленом. Своё защищать он всегда умел лучше, чем сторожевой пёс. С самого детства уяснил — никто не обидит его семью, если никого не подпускать достаточно близко. Достаточно близко, чтобы можно было замахнуться и ударить. Правило номер один — смотри, но не трогай. А лучше — даже не смотри.

Правило номер два — с Хэ Тянем правила не работают.

Иногда голову посещает дурацкая мысль, что если этот придурок когда-нибудь перестанет на него пялиться, на небе, наверное, погаснет солнце, и мир погрузится в вечную ледяную ночь. Иногда — редко, но тем не менее, — Рыжий не выдерживает, уставляется в ответ, хмуро, прямо. Хэ Тянь тогда смеётся, качает головой. Ты, мол, дурачок? Я тебя не трогаю даже, чего злиться.

Вообще-то, Рыжего уже давно не покидает абсурдная надежда на то, что случится чудо, и однажды утром, открыв глаза, он поймёт, что Хэ Тянь исчез. Оказался на другом конце земного шара.

Пуф. Гудини бы оценил.

Конечно, Рыжий не злодей — он не желает Хэ Тяню смерти, он просто хочет вернуться в то время, когда в мире их было двое: он и Пейджи. Когда день начинался с мысли, сколько часов нужно отработать в «Тао-Тао» после школы, чтобы хватило на оплату счетов, а заканчивался приятным гудением мышц после Клетки. Ложась в постель — точнее было бы сказать: обрушиваясь, как подбитый, — он вырубался через несколько секунд, иногда даже не успевал накрыть плечи одеялом. И его всё устраивало. Он напоминал себе гаджет — главное вовремя подзаряжать. Довольно простая схема.

Теперь он (даже если смертельно устаёт) опускает голову на подушку, с готовностью закрывает глаза и лежит так, пока в башке не начинает гудеть. Слышно, как негромко стучит ложка по чашке, когда Пейджи перемешивает сахар в чае. Слышно бубнежку телевизора, выкрученного на минимум. Слышно стук таблеток о пузырёк, которые Пейджи выпивает перед сном.

Он сжимает зубы и переворачивается на другой бок. Подпихивает подушку кулаком, закрывает глаза так, что лоб прорезают морщины.

Хэ Тянь говорит, что у него морщины появятся уже лет в двадцать. Придурок. Как будто нормальных пацанов это парит. Как вообще можно быть настолько убогим? Господи, если бы полгода назад Рыжему кто-то сказал, что за ним начнёт увязываться такой придурок, он бы только поржал. Если бы кто-то сказал, что на него будет залипать вот такой вот мажорчик, как какой-нибудь педик…