Иван Павлович щёлкнул пальцами, подмигнув изумлённой Лиде, сказал: «Порядок!»

- А начальнику третьего участка, - продолжал главный инженер, - следует учесть, что через двадцать дней мы спросим с него готовый каркас. Ясно?..

Иван Павлович дунул в трубку, как в самовар, и закричал:

- Роман Гаврилович, Роман Гаврилович, я же вам докладывал: за двадцать дней мы кончить не сможем!

- Это ваше мнение?

- Все так говорят. Любого рабочего спросите. Вот, пожалуйста, тут у меня случайно Арсентьев… А ну-ка, сообщи начальнику свои соображения, - тихо добавил он, передавая Арсентьеву трубку.

- По-честному сообщить?

- Конечно. Не бойся. Раз невозможно, так что уж тут.

- Арсентьев, как вы думаете? - спросил главный инженер,

Арсентьев взял трубку:

- Если руководство участка учтёт наши требования, сделаем.

«А он молодец всё-таки!» - подумала Нина, а поражённый Иван Павлович даже сел от неожиданности.

Оперативка окончилась, и Нина пошла к себе в кабинет. Там она увидела Митю. Ожидая её, он разговаривал с Ахапкиным.

- Как же я сейчас в отпуск поеду? Из-за нас строительство отстаёт, а я уеду. Дело-то ведь государственное,

- Не беспокойся. Ты о себе заботься, а государство о себе как-нибудь позаботится, - сказал Ахапкин.

- Нет, я так не согласен, чтобы я - о себе, а государство - о себе. Лучше я о государстве, а государство пускай обо мне.

- Почему вы не на обеде? - спросила Нина.

- Ещё успею, - сказал Митя. - У меня к вам дело.

- Какое дело?

- Будете матери писать - не пишите, что я на высоте работаю.

- Почему?

- Не пишите, и всё, - потупившись, потребовал он. - Вам разве не всё равно, что писать? Мать не виновата.

- Я что-то не понимаю вас, Митя…

- Чего же тут не понять? Она и так в войну пуганная, спит плохо. Узнает, что я на высоте работаю, вовсе спать перестанет. Будет ей невесть что мерещиться.

- У вас отца нет? - тихо спросила Нина.

- Нет отца. Мать одна себя и троих ребят оправдывает. Больная, скоро совсем сносится. Вот они у меня на карточке сняты. - Митя вынул бумажник, достал фотографическую карточку с обтрёпанными краями. - Вот она, мать, в колхозе работает, на сортоучастке, вот она - Люська, вот он - Васька, вот она - Алёнка, самая младшая. - Дети были худенькие и от этого все похожие друг на друга. - Я им помогаю, сколько могу, себе оставляю только на столовку да на кино, а на одежду и то не беру - бюджета не хватает… Со следующего снижения цен буду на одежду оставлять.

- Ничего я не стану писать, Митя, - сказала Нина. - Я пошутила.

- Ну и ладно. А за меня вам нечего беспокоиться: если человек на низу твёрдо ходит, он и наверху не оступится.

Нина не заметила, как ушёл Митя. Она сидела за своим письменным столом, глядя на стаканчик с цветами, и ей представлялись Митины брат и сёстры, такие же рыжие, как и он, и его мать, потерявшая мужа во время войны, представлялось, как Митя ходит на почту заполнять бланки переводов.

- Когда будут остальные триста плакатов? - спросила она Ахапкина так внезапно, что он вздрогнул.

- Когда жесть будет, тогда и плакаты будут.

- Слушайте, товарищ Ахапкин, для кого строится это здание? - спросила она снова, едва сдерживая негодование.

- Для Моссовета.

- Для людей, а не для Моссовета. Вы любите людей, товарищ Ахапкин?

- Смотря каких людей. Директор харьковского завода не даёт девяносто второго номера, что, по-вашему, и его я должен любить?

- Я говорю не о такой любви. Я говорю о любви к человеку в общем, о заботе о человеке - о том, что и вы, и я, все мы должны заботиться о людях.

- Не кричите на меня!

- Я не кричу. Когда будут плакаты?

- Я сказал вам: когда будет жесть, тогда будут и плакаты.

- Хорошо. Я передам это главному инженеру.

Как раз в это время зазвонил телефон. Роман Гаврилович вызывал Нину к себе.

Она быстро пошла по коридору, собираясь сейчас же рассказать и о Мите, и о его матери, и о волынке отдела снабжения с изготовлением плакатов, и о своём тяжёлом положении на строительстве.

Роман Гаврилович был чем-то озабочен.

Он рассеянно пригласил Нину сесть и, вертя в руках продолговатую печать, долго читал небольшую бумажку.

- Вы там, я слышал, опять кого-то спустили вниз, - сказал он, закончив чтение. - Учтите, Нина Васильевна: хорошая работа инженера по технике безопасности должна помогать строителям увеличить производительность труда… Увеличить, - повторил он так, словно оттиснул это слово своей продолговатой печатью.

- Я считаю, что лучше, если они сойдут, чем упадут на землю, - волнуясь, возразила Нина, - а насчёт производительности труда - это вы правильно говорите, только до сих пор я ни от кого не вижу помощи. И от вас не вижу. Сколько раз просила собрать рабочих на беседы, сделать плакаты… и ещё…

- Ну, что ещё? - спросил главный инженер, внимательно посмотрев на Нину.

На глазах её показались слёзы, и она отвернулась. Роман Гаврилович вышел из-за стола, подошёл к ней. Она отвернулась снова.

- Трудно? - спросил Роман Гаврилович.

Нина стояла молча, повернувшись к нему спиной.

- И мне нелегко, Нина Васильевна, - продолжал он. - Я вот тут посчитал, как обстоит дело с каркасом. Получаются тоскливые цифры. На сегодняшний день отстаём на неделю. Просил начальство добавить монтажников и сварщиков, получил бумажку - отказали. А тут ещё вы их каждый день с работы снимаете.

- Я не буду снимать, - проговорила Нина.

- Да нет, я не к тому. Вы не снижайте требований… Да, и ещё. Я бы на вашем месте поостерёгся по балкам ходить.

- Вы тоже ходите.

- И мне не следует. Увидите - гоните меня оттуда, сказал Роман Гаврилович и резко закончил: - А вам по балкам ходить запрещаю.

Нина кивнула головой и, не сказав больше ничего, вышла из кабинета.

Постоянные жители столицы, да и те, кто навещал Москву в последние годы, не один раз любовались высотными стройками. Они видны со многих улиц, видны и днём, и вечером, и ночью. И все, кто смотрел на них поздним вечером, когда затихает шум работ и замирают подъёмные краны, когда стройная громадина словно дремлет под гудки автомобилей, - все, конечно, обращали внимание на электрический свет, одиноко горящий в окне где-нибудь на восьмом или девятом этаже недостроенного дома. Ещё только до половины высоты поднялись необлицованные кирпичные стены, темнеющие пустыми проёмами окон, над стенами тянется сквозной металлический остов, а одно застеклённое окошко светится до поздней ночи. Что это за свет? Может быть, забыл выключить лампочку прораб, уходя домой, или какой-нибудь мастер остался заканчивать срочные работы, или нетерпеливые строители отделали одну из бесчисленных комнат, чтобы посмотреть, каким будет здание в недалёком будущем?..

В один из вечеров такой свет можно было видеть и на третьем этаже дома, на котором работала Нина Кравцова. Свет этот горел в будущем двухкомнатном номере, временно оборудованном комсомольцами под красный уголок. Строители имеют обыкновение по-хозяйски использовать неготовые ещё помещения для своих нужд, и, бродя по первым этажам, часто можно встретить среди штабелей труб или растворных ящиков новую дверь с надписью «буфет» или «контора 3-го участка»; и будущий житель гостиницы вряд ли подумает, что не так давно в его номере шофёры покупали молоко и лимонад или прорабы проводили оперативное совещание.

В красном уголке в этот вечер собирались комсомольцы обсуждать вопрос о социалистическом соревновании. Нина пришла минут за десять до начала собрания и села в уголок. Никого ещё не было. Девушка с медными серёжками принесла графин, скатерть, стакан и вышла. Через некоторое время красный уголок стал наполняться людьми. Ребята входили по трое, по четверо, парни - отдельно, девчата - отдельно, весёлые и горластые, но, увидев Нину, начинали говорить тише, издали здоровались с ней и садились в отдалении. Нина с грустью вспомнила, как в прошлом году в институте, вот так же, со стайкой весёлых подруг, ходила она на комсомольские собрания, и все вокруг были её друзья, и все звали её сесть рядом.