— Из того вредного болотца вытекает и аккурат поперек всей нейтралки журчит. Ее, в общем-то и речушкой не назовешь, так себе канава. Даже в самом широком месте всего на полтора-два шага будет, но берега глинистые. Скользкие, как намыленные… Если упадет кто, шуму поднимет столько, что проще вернуться, чем пережидать пока немцы успокоятся.

— Принято. Дельное замечание. Спасибо.

— Когда будете выдвигаться?

— Смена караула у немцев в темное время, начиная с двадцати двух тридцати, производится каждые два часа. Мы пойдем так, чтоб проскользнуть их посты между десятой и пятнадцатой минутами любого парного часа. В здешних местах темнеет позже, — Корнеев замолчал, делая в уме прикидку. — Значит, в двадцать три. Но, это мы еще уточним. Группа прибудет в расположение батальона Гусейнова в двадцать тридцать.

— А как с шумовыми эффектами? Будем фрица тревожить? Мои орлы в прошлую вылазку один интересный блиндажик неподалеку приметили. В полутора километрах, правее места перехода. Очень он похож на склад боеприпасов. Если боги войны не промахнуться, вполне приличная кашица может завариться. А вы тем временем, под шумок, вглубь и проскользнете.

— Заманчиво, — задумался Корнеев. — И часто вы так здешнюю немчуру беспокоите?

— В общем, нет. С недельку уже даем немцу успокоиться. С пулеметов постреливаем периодически, чтоб уж совсем гады не расслаблялись. Парочку мин забросим. А из орудий пока не палили. Верно, лейтенант?

— Так точно. Был приказ огня не открывать.

— Тогда и сегодня не лишайте их покоя… — решил Корнеев. — Для толкового контрразведчика, незапланированный шум вернее красной ракеты сигнал подаст. Передовую легко проскочим, а в тылу — частям СС, жандармерии и войскам охраны тревогу объявят. Пусть себе спят спокойно. Авось, они именно этого отвлекающего маневра и ждут от нас? А мы — тихонько, на мягких лапках пойдем.

— Умно, — согласился Басов, с уважением поглядев на майора. — Тогда у меня все, товарищ майор. Будут еще вопросы?

— Нет, спасибо, капитан. Я увидел достаточно. Поехали обратно, Вадим. Будем готовиться к выходу.

Осветительная ракета взмывала в небо каждые десять минут, на тридцать бесконечно длинных секунд ослепляя мир призрачным белым светом. А потом все снова проваливалось в непроглядную тьму, как будто на глаза падали бронированные шторки. Такую густую, что собственной руки не разглядеть, даже прикоснувшись кончиком пальца к носу. Единственная возможность быстро восстанавливать зрение — плотно зажмурить глаза и укладываться лицом вниз, как только заслышишь шелест взмывающего над ничейной полосой фашистского фейерверка.

Лежишь, плотно вжимаясь в землю, слепой, беспомощный и кажется, что все до единого фрицы, притаившиеся в траншее, смотрят сейчас тебе в спину сквозь прицелы автоматов и пулеметов. И вот-вот нажмут на спусковые крючки. Но проходит секунда, другая, десятая… Спасительная тьма возвращается, и снова можно двигаться вперед. Осторожно, но быстро — не теряя ни одного драгоценного мгновения. Ведь противник сейчас тоже слеп, как выползший из норы крот. Вперед, только вперед… До насмешливого шороха очередной рукотворной звездочки, нахально затмевающей все иные — настоящие, но такие далекие и равнодушные.

Глядя, как оба сапера аккуратно проверяют разминированный накануне проход, Корнеев в который раз мысленно поблагодарил капитана Басова за отлично проделанную работу. И особенно — за припасенные у речки доски. Без них преодоление осклизлых, глинистых берегов могло и в самом деле превратиться в нешуточное препятствие. Не вспоминая о том, что грязные и мокрые разведчики непременно наследили бы в немецких траншеях, и вся скрытность операции растаяла бы с восходом солнца, как предрассветная дымка. Какой из тебя, к такой-то матери, "призрак": если маскировочный костюм изгваздан с ног до головы, а каждый шаг оставляет четкий отпечаток мокрой глины? Отпечаток — умноженный на дюжину пар солдатских сапог. Чтоб обнаружить такую тропу фашистам не понадобилось бы умение Дерсу Узала, или Соколиного Глаза.

Ползли двумя цепочками. Впереди саперы, Петров и Ованесян, за ними умудренные опытом и осторожные "старики", потом "штрафники" с рациями, девушки и — замыкали группу, заметая следы, Корнеев с Малышевым.

Пока все шло как сыр по маслу. Ловко да гладко.

Немец периодически подсвечивал себе ракетами, несколько раз прочесал нейтралку из пулемета, чередуя обычные пули с трассирующими, но и только. Разведчиков не ждали… Или — наоборот? Корнеев вспомнил слова полковника Стеклова, сказанные накануне.

"Если я не ошибся, Николай, то к объекту вы пройдете, как по ковровой дорожке. Штейнглицу очень надо, чтобы группа дошла до объекта. Уж чем он там будет тебя убеждать, что цель ложная, я не знаю, но что до места назначения проведет разведчиков без сучка и задоринки — и к гадалке не ходить. Это и будет знак, что мы их прокачали верно…".

Вот и думай, майор, шевели мозгами. Ищи нестандартные решения. На то тебе, товарищ Корнеев, голова и дадена, а не токмо для ношения фуражки или другого форменного убора. Подмечай мелочи, анализируй… Хотя, с другой стороны, до тех пор, пока задача группы совпадает с вражескими планами, можно с гитлеровцами и в поддавки поиграть. Готовясь к тому, чтобы в любой момент изменить правила, и пока враг очухается — уйти, вывернуться из-под удара.

Ракета опять хищно полыхнула, и все замерли, вжимаясь в землю.

Первая линия окопов была уже совсем рядом, метрах в пятнадцати. Левее, где немцы оборудовали пулеметное гнездо, слышался негромкий разговор. Какой-то Ганс рассказывал какому-то Дитриху о последнем, полученном из дома письме. И жаловался, что давно не был в отпуске. Мол, соскучился, сил нет… А товарищ участливо советовал ему отвести душу, постреляв по русским. Видимо, Ганс согласился, потому что пулемет быстро затарахтел, выплевывая в ночь рой пуль и ссыпая в кучку, под ноги, излишне говорливым пулеметчикам пустые, дымящиеся гильзы.

Пользуясь поднятым шумом, разведчики ссыпались в траншею и, пробежав с десяток шагов, за спинами увлеченных стрельбой немцев, свернули в ближайший ход сообщения. Здесь замерли, сбившись плотной кучкой, ощетинившись автоматными стволами, напоминая настороженного ежа. Еще не свернувшегося клубочком, но уже сжавшегося, готового атаковать или убегать. Как раз вовремя… У пулеметчика Ганса закончилась лента, и траншею накрыла вязкая тишина. А еще мгновение спустя, разбрызгивая искры, рассерженно зашипел, взмывая в небо, светящийся сгусток. Одновременно из приоткрытой двери блиндажа вырвался луч фонарика, к счастью шарящий по противоположной от группы стенке траншеи.

— Schießen zu aufheben! (Прекратить стрельбу!) — заорал кто-то нервно. — Daß darbot sich? (Что случилось?)

— Schuldiger, Herr Hauptmann! Zeigte sich! (Виноват, господин капитан! Показалось!)

— Donnerwetter! Verfluchter Hund… (Гром и молния! Проклятый пес…) — все еще раздраженным тоном, но уже гораздо тише проворчал разбуженный стрельбой офицер. Он потоптался еще немного на пороге, а потом шагнул обратно и плотно закрыл за собой дверь блиндажа.

Корнеев тут же ринулся в ту сторону, давая знак остальным следовать за ним.

Стараясь производить как можно меньше шума, группа гуськом пробежала мимо офицерского блиндажа и свернула в крытый ход сообщения, ведущий во вторую линию окопов. А еще минуту спустя "призраки", подсадив девушек, выметнулись из дальней траншеи, подходившей почти впритык к опушке и, пригибаясь к земле, бросились под защиту леса. Успели… Ракета взмыла как раз в тот миг, когда Малышев уже привычно придерживал руками слишком раскачавшиеся ветки.

Присели, переводя дыхание. Самое трудное и опасное осталось позади, но расслабляться было рано. Чужой, неисследованный лес мог прятать врагов не хуже, чем разведчиков. А единственной защитой для группы была непроглядная темень, которая в любой миг могла предать, осветившись вспыхнувшей спичкой или сполохом карманного фонаря. Еще хуже — неожиданным снопом света от вспыхнувших фар, укрытого ветками или маскировочной сетью, автомобиля.