Да!

До трех лет Персиваль Тис рос обыкновенным мальчиком.

Он посещал прескул, играл с другими ребятами в догонялки и знать не знал, что в мире существуют проблемы посерьезнее поцарапанного носа или сломанного игрушечного грузовика. Но в три с ним случилось то, что в одночасье сделало его взрослым. В буквальном смысле. Он заболел, и заболел не какой-нибудь там банальной скарлатиной или коклюшем, через это проходят многие дети. Болезнь, которая сделала его взрослым, была очень редкая, во всем мире только пятьдесят два человека болели такой болезнью, и название у нее было сложное и неприятное – прогерия. (Или, если хотите, синдром Хатчинсона-Гилфорда.)

Конечно, заболел он гораздо раньше, еще не будучи Персивалем Тисом, – в тот самый момент, когда один не в меру шустрый сперматозоид во время первого же слепого свидания влез на молодую симпатичную яйцеклетку, сопя от страсти (так позднее объяснил это Тису его новый приятель Стив Дрю. «Как озабоченный прыщавый подросток, первый раз увидевший голую девчонку», – вот точные его слова). Все это время болезнь таилась в нем, как вздрюченная гадюка под вздрюченным камнем, поджидая случай выскочить из своего вздрюченного укрытия и вонзить в него свой ядовитый зуб (после третьей затяжки Стив становился ужасно красноречив). И то, что в три года только намечалось,к шести годам окончательно вылезло наружу. Персиваль перестал расти, точнее перестало расти его тело, зато голова раздулась как воздушный шарик, личико уменьшилось, стало птичьим, нос превратился в клюв, а нижняя челюсть исчезла совсем. За недели, проведенные в больнице, пока проводились все необходимые обследования, Персиваль пристрастился к комиксам. Однажды ему попался комикс про то, как марсиане напали на Землю и, расхаживая в гигантских треножниках, жгли все вокруг огненным лучом. Глядя на себя в круглое настольное зеркальце, Персиваль думал, что так, наверное, и выглядели марсиане.

К концу своего пребывания в больнице Персиваль окончательно превратился в маленького старичка. Череп облысел и покрылся пигментными пятнами, на руках сквозь морщинистую кожу проступали голубые жилы. Он не понимал, почему его выписывают из больницы, если он еще не поправился. Потом он начал догадываться, что его отпускают домой умирать. В тот день, когда мама привела его домой (в дом, который он успел почти позабыть), он впервые пошутил. Он сказал: «Мама, когда мы пойдем рядом по улице, все будут думать, что я твой дедушка».

Вот как мать мальчика Алина Тис узнала, что у ее сына синдром Хатчинсона-Гилфорда. Когда она пришла в больницу за результатами окончательных анализов (Персивалю исполнилось уже шесть), медсестра в белых колготках (да, на ней были эти ужасные ажурные белые колготки) бросила на нее испуганный взгляд и, быстренько закончив разговор (она как раз весело болтала по телефону), умчалась в кабинет с замазанной стеклянной дверью. Через минуту она появилась и, стараясь не глядеть на мисс Тис, зашла за стойку и сосредоточенно стало искать что-то в своих бумагах. Наверно, разбежавшиеся мысли. Входя в кабинет, Алина знала, что не услышит ничего хорошего. По правде сказать, еще дома она на всякий случай приготовилась ко всему. Даже к тому, что врач произнесет эти страшные слова: «Мэм, у вашего сына лейкемия». Но то, что она услышала, выдавило из нее истерический смешок. «Лейкемия? Господи, по крайней мере, медики знают, что с этим делать. А вот что делать с этой штукой?»Со старостью, которая сорвалась с цепи и пожирает твоего ребенка у тебя на глазах.

– Это очень редкое генетическое заболевание, мэм, – сказал врач. Его звали Уилкинс, или Уилкинсон, неважно. У него было плоское лицо и слишком тонкие, злые,губы. Слова шевелились на них, как белые черви. – В мире известно только пятьдесят два случая детской прогерии. К сожалению, современная медицина пока не располагает… Но некоторые профилактические меры…

Она уже не слушала. Редкое заболевание! Это было все, что они могли ей сказать? «Дорогуша, ты должна гордиться своим мальчиком. Он настоящий уникум. У него такое редкое заболевание». – «Перси, ты счастливчик. Тебе удалось заполучить такую штуку, которая есть только у пятидесяти двух мальчиков и девочек в мире. Ни у одного взрослого в мире нет такой штуки, потому что все они умерли. Ха-ха!»

Она поняла: все, что скажут эти люди в белых халатах, неважно. Важно одно. Время для ее малыша летит в шесть раз быстрее, чем для других детей. Насыпая кукурузные хлопья в молоко, чтобы позавтракать, он становится старше не на пять минут, как его сверстники, а на полчаса. Отправляя ребенка на лето в лагерь, следовало помнить, что вернется он на полтора года старше, чем уехал. А школу он окончит глубоким стариком. Да уже сейчас, в свои шесть, он прожил половину жизни! Это не укладывалось в голове.

Домой Алина возвращалась с твердым намерением покончить с собой. Она поднялась наверх, прошла в ванную и достала из шкафчика все таблетки, какие там были. Все эти снотворные, антидепрессанты и даже противозачаточные. («Надо было раньше их употребить, дорогуша, – подсказал услужливый голос, – ДО того, как ты залетела».) Получилась порядочная кучка. Если проглотить всё разом, есть шанс, что все проблемы останутся позади. А для Перси? Что будет с Перси? Может ли она заставить его пройти еще и через это испытание? Алина окинула взглядом кучу: хватит ли здесь для двоих? И вдруг ей стало очень стыдно. Еще никогда в жизни ей не было так стыдно, даже когда в далеком детстве она первый раз уединилась с мальчиком (тогда, кстати, ничего и не было, кроме слюнявых поцелуев и неловких ощупываний). Но тут кто-то явно перестарался и пережал и без того туго закрученную пружину. Пружина выстрелила.Алина хватала пластмассовые баночки, свинчивала с них крышки и высыпала содержимое в унитаз. Она торопилась, боясь передумать. Потом она остервенело жала ногой педаль смыва, глядя, как в бурном водовороте исчезает без остатка ее прежняя жизнь.

Из ванной она вышла другой женщиной. Если сыну суждено проживать один день за шесть, значит и насыщен он должен быть, как шесть дней. Она сделает все возможное, чтобы осуществить это. Если нужно, она уволится с работы. Снимет со счета все деньги, которые откладывала на университет для Персиваля («Ему теперь это не понадобится, не правда ли, дорогуша? Как видишь, во всем можно найти светлую сторону»). И еще. Где-то на свете есть еще пятьдесят мальчиков и девочек (даже пятьдесят два!), которые вполне могут стать ему друзьями. Она найдет их, хотя бы некоторых из них, хотя бы тех, что находятся в Соединенных Штатах Америки. И она заставит их, черт побери, подружиться с ее сыном, даже если для этого ей придется сплясать перед ними джигу-дрыгу.

С таким планом было легче двигаться по жизни. О том, что будет потом,когда все планы кончатся, она старалась не думать.

Уилкинс (а может, Уилкинсон) ничуть не удивился, увидев мисс Тис снова у себя в кабинете. Напротив, складывалось впечатление, что он ждал ее. То, с какой готовностью он отложил свои бумаги и поднялся ей навстречу, говорило о многом.

– Я рад, что вы пришли, мисс Тис, – заговорил он, присаживаясь на угол стола. – У меня для вас хорошие новости. Фонд генетических исследований согласился спонсировать программу реабилитации вашего сына.

Кресло, в которое усадил ее Уилкинс (или Уилкинсон), было низкое и глубокое, оно затягивало как трясина.

– Программу реабилитации? – пролепетала она. – Что это значит?

– Это значит, – говоря, он покачивал ногой в туфле под змеиную кожу, видимо, для большей убедительности, – что Фонд берет на себя полную заботу о вашем сыне. Обследование, проживание, питание, даже обучение. Вам не надо будет ни о чем беспокоиться.

– Не надо ни о чем беспокоиться? – как эхо повторила Алина.