– Вот именно. Эти ребята организуют все в лучшем виде. – Он нависал над ней, доминировал благодаря своей учености, опыту, профессионализму и тому, что стоял, опираясь об угол стола, а она сидела в глубоком, засасывающем как трясина кресле. – Ему даже будут выплачивать небольшую стипендию, так сказать, на карманные расходы. Должен сразу предупредить, мэм, программа довольно интенсивная. Но вам разрешат видеться с сыном два раза в год.

До нее начало доходить.

– Вы хотите сказать, сэр, что моего сына, как какого-нибудь кролика, запрут в клетку, чтобы ставить на нем опыты, а я не должна буду ни о чем беспокоиться?

– Да, но… – начал было (явно не ожидавший возражений, а потому несколько оторопело) врач, но она не дала ему говорить.

– Что я всего двенадцать раз увижу своего сына, прежде чем он умрет? Какая щедрость! Зато не надо ни о чем беспокоиться. Молчите, не перебивайте! А не приходило вам в голову, господин благодетель, что я ХОЧУ беспокоиться? Я ХОЧУ беспокоиться о своем сыне! – Уилкинс (Уилкинсон) снова попытался вставить слово, но уже ничто не могло остановить ее. – Я хочу дать ему столько любви, сколько он получил бы, проживи как обычный ребенок. И послушайте-ка вот что, мистер. Никакая программа реабилитации, даже самая лучшая, не заменит ему мать. Как вы смели! – продолжала она, переведя дыхание. – Как смели вы обо всем договариваться, не спросив меня!

– Но мы спрашивали! – в отчаянии закричал Уилкинс(он). – Мы уже говорили с отцом мальчика, и он сказал, что не против…

– Ах, вы поговорили с отцом! – с непередаваемым сарказмом перебила Алина. – А сказал вам этот папочка, что бросил нас ровно через месяц, как узнал про болезнь сына? Сказал, что два года даже не звонил ему? Вот о чем он должен был сказать в первую очередь!

С этими словами она выбросила себя из кресла и выскочила из кабинета, хлопнув беленой дверью. Но, вспомнив, зачем приходила, Алина тут же вернулась.

– И вот еще что, – сказала она, – вы там, кажется, говорили о пятидесяти двух детях с таким же заболеванием. Я хочу, чтобы вы дали мне их адреса. Мне наплевать, если это медицинскя тайна. Мне нужны эти адреса, и если вы мне их не дадите, я заберусь ночью в ваш кабинет и украду всю картотеку.

Результатом ее настойчивости стал адрес семьи Хопкинсов (мама, папа, дочка), которая (вот так неожиданная удача!) проживала в том же самом городке, что и семья Тисов. Ну разве не поразительное совпадение. В мире всего пятьдесят два случая детской прогерии, и два из них в городке с населением пятнадцать тысяч. Такое не может быть случайностью. Впрочем, какое Алине было до этого дело. Сжимая в руке бумажку с адресом, она выруливала с платной больничной стоянки. Всю дорогу ее сопровождало яркое калифорнийское солнце. В голове крутились слова, которые она скажет сыну: «Перси, познакомься, твоя новая подружка Джессика».

Хопкинсы жили в опрятном двухэтажном домике на окраине города. На стук открыла рыжеволосая женщина лет тридцати пяти (Алине было двадцать шесть), в свободном свитере и джинсах, расшитых цветами.

– Меня зовут Алина Тис, – сказала Алина. – Моему сыну Персивалю исполнилось шесть. И у него синдром Хатчинсона-Гилфорда. Могли бы мы поговорить?

Женщина молча посторонилась (в ее волосах вспыхнуло солнце), и Алина вошла в дом. Она огляделась с любопытством и удивлением. Ничто в этом просторном светлом холле не говорило об унынии и трагедии. На стенах висели фотографии спокойных, счастливых людей. И у женщины было спокойное, счастливое лицо. На мгновение Алина даже засомневалась, не ошиблась ли адресом. И еще она заметила в вазочке на пианино удивительно красивые свежие цветы. Кажется, это были лилии. (Алина плохо разбиралась в садоводстве. Но она знала, что если надо, она будет разбираться в садоводстве, астрономии, квантовой физике, черной магии, в чем угодно, лишь бы это сделало ее сына чуточку счастливее.) Женщина предложила ей садиться. У нее была красивая высокая грудь и красивый глубокий голос.

Сверху доносился визгливый рев электрогитары. И даже не одной, а как минимум двух. Это был настоящий кошачий концерт, но женщина и ухом не вела, считая, видимо, что это в порядке вещей. Потом на лестнице послышались шаги, и Алина увидела мужчину с круглым симпатичным лицом.

– У нас гости, дорогая? – спросил он.

– Это миссис…

– Мисс Алина Тис, – торопливо сказала Алина. – Можно просто Алина. Ваш адрес дал мне доктор Уилкинс. Он не хотел давать, но я вынудила его… Простите, если вторглась в вашу личную жизнь.

Женщина успокаивающе похлопала ее по руке.

– Вы правильно сделали, милочка, что нашли нас. Мы сами дали Уилкинсу свой адрес. Значит, говорите, вашему сыну шесть?

Алина кивнула, собираясь рассказать, как узнала о болезни сына, как получила результаты первых анализов, как страстно надеялась, что произошла ошибка, и как умерла эта надежда, и о том, как она решила свести счеты с жизнью, и как стояла перед кучей лекарств, пытаясь понять, хватит ли их на двоих… Все это хотела она рассказать этим незнакомым людям, но вместо этого совершенно неожиданно для себя разрыдалась. Напряжение, которое копилось в ней все это время, хлынуло наружу, плотина была прорвана.

Миссис Аманда Хопкинс сидела рядом с ней на диване, обнимая и гладя по плечу, Эндрю Хопкинс подавал ей чистый носовой платок и стакан воды. Стекло стучало о зубы, вода плескала на одежду. Солнце за окном совершало свой неторопливый обход вокруг земли. Когда Алина выдохлась (внутри звенящая пустота), заговорила Аманда. История Джессики Хопкинс как две капли воды походила на историю Персиваля Тиса, с той только разницей, что случилась она двумя годами раньше. Точно так же были первый шок, налетевшие как ураган отчаяние и боль, первое осознание неизбежного и примирение с неизбежным. Аманда благодарна судьбе, что в эти трудные минуты она нашла понимание и поддержку в лице мужа.

Сейчас Джессике девять, она живет полной жизнью, учится в школе и страстно увлечена роком. Слышите кошачьи трели? Это она готовится к концерту. Помогает ей Стив Дрю из Луизианы. Они собираются порвать зал на передвижном рок-фестивале Оззи Осборна через два месяца.

– Могу я взглянуть на них? – спросила Алина, вытирая скомканным платочком глаза.

– Конечно, – улыбнулась Аманда. – Пойду спрошу, готовы ли юные рок-звезды к наплыву фанатов.

Теперь представьте: пустая комната, оклеенная темно-синими обоями с блестящими тут и там звездами, лунами и хвостатыми кометами. Совершенно роскошная ударная установка с надписью «Старикашки» на барабане. Чудовищные усилители, к которым тянутся шнуры от электрогитар. И посреди всего этого великолепия двое лысых старикашек с воробьиными личиками, оголтело терзающие струны и слух ни в чем не повинных слушателей.

Увидев их, Алина с ужасом подумала: «Боже мой, если к ним присоединится еще и Перси… Что за гвалт они устроят!»

Это и были Джессика Хопкинс и Стив Дрю.

Стив Дрю говорил: «Если сесть верхом на лошадь задом наперед и дать задний ход, можно успеть к десерту» (что бы это ни означало).

Еще он говорил: «Чтобы приготовить омлет, нужно выпить полпинты молока, проглотить пару яиц, хорошенько попрыгать и залезть в разогретую духовку».

За свою короткую жизнь (он умер от сердечного приступа, едва ему исполнилось двенадцать, а мог бы протянуть еще год, если бы не баловался травкой, разве можно так наплевательски относиться к своему здоровью) Стив Дрю наговорил много глупостей.

Вот лишь некоторые из них:

«Когда с тобой случается катастрофа, в мире образуется трещина, через которую можно увидеть звезды».

«Каждый раз, когда я сажусь, чтобы о чем-нибудь серьезно подумать, в голову лезет всякая чушь. Лучшие мысли приходят на толчке».

«Господь мой, даруй мне свои дары, исцеление моему телу и искупи мою вечную светлую душу! Ты мой искупитель: искупи меня, ибо я твой! Ты мой разули: выведи меня! Ты мой покой: даруй мне его! Ибо разве не полон я веры и надежды? И, Господи, дай мне хоть разок по-настоящему трахнуться. Я знаю, ты можешь, ибо твои сила, и слава, и величие во веки веков. Аминь!»