— Боже правый, оказывается, я общаюсь с настоящей преступницей!

Ее преступление вряд ли можно было назвать тяжким, но Эзме сразу пожалела, что открыла ему свой секрет.

Маклохлан перестал улыбаться.

— Похоже, вы переживаете сильнее, чем я из-за… — он пожал плечами, — из-за гораздо более серьезных проступков! И все-таки я очень признателен вам за откровенность, пышечка. Не беспокойтесь, я вас не выдам!

Он говорил так серьезно, что Эзме не усомнилась: он сохранит ее слова в тайне. Она вдруг удивилась тому, что он вдруг стал таким добрым, таким искренним, серьезным и учтивым. И не могла понять, почему он стал вызывать у нее доверие?

Она посмотрела ему в глаза, пытаясь решить, можно ли на самом деле ему доверять, но тут в дверь снова постучали. Пришел слуга забрать посуду.

Пока Маклохлан молча ждал, Эзме потянулась к книге и притворилась, что читает. Она пыталась вести себя так, словно ничего сверхъестественного не происходит и она каждую ночь остается наедине с красивым, неотразимым, соблазнительным мужчиной. После того как слуга ушел, она глубоко вздохнула, ожидая, что Маклохлан тоже уйдет. Но он лишь молча пересел в кресло напротив. Эзме все больше волновалась, потому что… потому что он был рядом. И наблюдал за ней.

Наконец, поняв, что в шестой раз читает один и тот же абзац, она захлопнула книгу и сказала:

— Я бы хотела лечь.

— Пожалуйста, — ответил он, вытягивая длинные ноги.

— Я бы хотела лечь спать, — многозначительно пояснила Эзме.

— Я тоже.

— Вам лучше спуститься вниз до того, как я лягу в постель. Потом можете вернуться и лечь на полу. Я дам вам одеяло.

— Какое великодушие! И все-таки на сегодня хватит с меня питейных заведений — особенно если вы хотите чтобы я спал на полу.

— Где же еще?..

Маклохлан покосился на кровать.

Боже правый!

— Ни за что! — Эзме вскочила. — Ни здесь, ни в Эдинбурге!

— Успокойтесь, мисс Маккалан, — ответил он, тоже вставая. — Не испытываю никакого желания заниматься с вами любовью — ни сегодня, ни в другую ночь.

Как ни странно, ее кольнуло разочарование. И хотя в его выражении ничего как будто не изменилось, Эзме вдруг испугалась, что он заметил.

— Если вы ко мне прикоснетесь, я обвиню вас в попытке изнасилования!

— Сомневаюсь, — буркнул он, направляясь к двери. — Иначе все заподозрят, что на самом деле мы не женаты! — Держа руку на двери, он повернулся к ней с непроницаемым видом: — Спокойной ночи, пышечка.

После того как он ушел, Эзме села на кровать и потерла виски. Даже ради Джейми ей трудно общаться с самым дерзким мужчиной на свете! Он нарочно доводит ее до бешенства! И искушает на каждом шагу…

Видимо, Маклохлан пожалел о вырвавшемся у него признании, потому что на следующий день он держался замкнуто и почти все время молчал.

В течение дня, когда он сидел, ссутулившись, в углу кареты, либо спал, либо мрачно смотрел в окно, Эзме заставляла себя вспоминать различные случаи из юридической практики и представлять возможные причины финансового краха графа. Однако по ночам, когда они останавливались на постоялых дворах и вынуждены были изображать мужа и жену, притворяться, будто его рядом нет, оказывалось значительно сложнее. Хорошо, что Маклохлан больше не выражал недовольства в связи с необходимостью спать на полу. Каждую ночь он спускался вниз на то время, что Эзме готовилась ко сну, и возвращался, когда она уже лежала в постели и притворялась спящей. Ссориться ей больше не хотелось. Несколько раз она мельком видела обнаженною мускулистую спину Маклохлана. Гладкую белую кожу в нескольких местах перечеркивали шрамы. Его плечи и голые руки были такими же мускулистыми, как будто он несколько лет занимался греблей. Или боксом. Или фехтованием. Он находился в прекрасной форме. Вот почему в течение дня она часто вспоминала о его близости, о красивом теле под новой одеждой, хотя и напоминала себе, что перед ней всего лишь Куинн Маклохлан, с которым им просто надо действовать сообща.

Наконец, впереди, в отдалении, показался Эдинбургский замок, а за ним — и сам город. Эзме не удивилась, когда карета покатила к Новому городу — после так называемого Великого переселения в конце прошлого века многие аристократы покинули старую часть города и переехали в новые красивые дома.

Маклохлан продолжал смотреть в окно; лицо его затуманилось. Либо он злится на нее, либо думает о цели их поездки. А может быть, Эдинбург пробудил в нем не самые радостные воспоминания. Впрочем, скорее всего, он мрачен из-за всего сразу.

Карета остановилась перед внушительным трехэтажным каменным домом с огромным веерообразным окном над дверью. Эзме не сомневалась в том, что жилище графа окажется большим и красивым; и все же она оказалась не готова к виду дома, громадного, как дворец, с множеством окон и блестящими черными двойными дверями. Несомненно, за домом имеются и сад, и каретный сарай, и конюшня, и хозяйственные постройки…

— Дом, милый дом! — рассеянно пробормотал Маклохлан.

Двери распахнулись, и на порог вышел дворецкий. Увидев его, Маклохлан шепотом выругался; прежде чем Эзме успела спросить, в чем дело, он пояснил:

— Это Максуини. Служит нашей семье с незапамятных времен!

— Думаете, он вас узнает? — спросила Эзме, стараясь скрыть собственный страх перед таким неожиданным поворотом событий.

— Если даже и узнает, я ни в чем не признаюсь. Ну а если он примет меня за брата, то он, постарается всячески избегать меня. Огастеса он никогда не любил… Не забудьте хлопать глазами и почаще улыбаться! — добавил он. — Мне кажется, слугам будет любопытнее узнать вас, чем меня.

Его слова совсем не утешили Эзме. Из-за спины дворецкого показался ливрейный лакей; он проворно сбежал с крыльца и распахнул перед ними дверцу кареты.

Маклохлан вышел первым и подал ей руку.

Она старалась не обращать внимания на теплоту его взгляда и дружелюбное выражение лица, которое можно было принять за ободрение.

— Максуини, старина! — вскричал Маклохлан, когда они приблизились к крыльцу. — Я думал, вы давно умерли!

— Как видите, милорд, я еще жив, — отвечал дворецкий загробным голосом —.ни дать ни взять организатор похорон в доме покойного.

— И вас не переманили к себе другие хозяева? — спросил Маклохлан.

— Я служил в одной знатной семье, милорд, но потом ваш поверенный предложил мне вернуться в Дубхейген-Хаус.

— Не сомневаюсь, он предложил вам и щедрое жалованье! Вот они, стряпчие — всегда охотно тратят денежки своих клиентов!

Услышав эти оскорбительные слова, Эзме крепче сжала его руку, но Маклохлан, будто ничего не замечая, повел ее в дом. На пороге он обернулся через плечо и шепнул ей с облегчением и радостью:

— Максуини и глазом не моргнул! Раз удалось провести его, значит, мы без труда проведем и всех остальных!

Эзме тоже испытала облегчение, но ей недоставало самоуверенности Маклохлана. Его-то воспитывали в соответствующей обстановке и играть роль графа для него не составляло труда. Ей значительно сложнее. Она не привыкла к роскоши.

В центре просторного вестибюля с мраморным полом, на круглом столе красного дерева стояла громадная китайская ваза, полная роз. Аромат цветов смешивался с более резкими запахами воска и лимонов. На стенах цвета морской волны, украшенных белой лепниной, висели многочисленные зеркала. Из коридора, ведущего в тыльную часть дома, выглядывали две пожилые горничные с метелками и совками для мусора; из-за двери, которая, скорее всего, вела вниз, высунулся младший лакей с пустым ведерком из-под угля. Еще один лакей в алой ливрее стоял у двери, ведущей в гостиную, и еще три служанки смотрели на них сверху с площадки второго этажа, куда вела широкая лестница.

— Позаботьтесь, чтобы наш багаж немедленно распаковали, — приказал Маклохлан, небрежно взмахнув рукой. — Я лично покажу ее Светлости ее спальню. Надеюсь, она готова?

— Все готово, милорд, — ответил дворецкий. — Ваш поверенный нанял замечательную экономку, так что, несмотря на то, что у нас почти не было времени, к вашему приезду все готово.