Солнце село. Луна еще не взошла. Землю охватила тьма. В этой густеющей вечерней тьме конь сардара отбежал от дороги в сторону и остановился у незаметного бугорка. И остальные кони кинулись к нему, прижимаясь друг к другу. Кони начали бить песок копытами. Один из молодых туркменов сошел с коня. Он вытащил на мешка лопату с короткой ручкой и принялся разгребать песок. Он вырыл глубокую яму под бугорком и вытащил из-под земли большои белый комок, облепленный песком.

Отбросив лопату, юноша вынул из ножен свой нож и нарезал,| словно дыню, белые ломти.

Другой юноша роздал лошадям эти ломти. Каждый конь, проглотив этот ломоть, сразу успокаивался, точно напился воды и отдохнул. Каждый встряхивал гривой, отфыркивался, был готов снова пуститься в путь.

Это было сало, бараний курдюк. Опытные разбойники, направляясь в Герат, через каждые три-четыре часа пути закапывали! глубоко, аршина на два вглубь, это сало. Долго скакавших, разгоряченных лошадей поить было опасно. А ломоть сала утолял и | жажду и голод коней.

И кони, много раз ходившие в долгие походы по безводным пескам, хорошо запоминали место, где зарыт белый жир, спасающий их от мук и гибели.

Утолив жажду коней, туркмены снова погнали их вскачь. Много раз останавливались они так: ночью, на рассвете, среди раскаленного полдня, вечером. Снова ночью. Снова днем…

Наконец достигли жилья, где можно было дать коням остыть, напоить их, накормить травой.

Все так же наметало ветром песок к стенам.

Между песчаными холмами, сорвавшись с корня, катились прозрачные шары перекати-поля.

Во дворе Клыча-халифы женщины ткали ковры и тихо, почти одними губами, разговаривали.

В тот день челнок слишком часто падал из рук биби [22]Чаргуль, нитка пылилась на земле, к ней приставали соринки.

—

Что с тобой, Чаргуль? — спросила другая ткачиха, глядя на нее.

—

Ты же знаешь, что я разводка и что у меня нет детей. [23]Что это мне сулит?

—

А что?

—

Сегодня он прогнал Джахангуль. И прогнал Тутыгуль. Завтра он может прогнать и меня. Я думаю об этом. Кто может поручиться, что завтра это не произойдет со мной. Беда может упасть и на мою голову.

—

Ты искусная ковровщица. Ты трудолюбивая. Халифа тебя не тронет.

—

Какая ему польза от моего мастерства: шерсти-то нет по всей Марыйской степи!

Помолчав, биби Чаргуль вздохнула:

—

Если бы в хозяйстве было изобилие, я бы не боялась, заработала бы хлеб. Но сейчас чем я заработаю? Мне и этой просяной лепешки не оправдать, которую он дает. Я боюсь потерять просяную лепешку. Думаю об этом. Вот и дрожат руки. Тогда голодная смерть.

—

За сколько он тебя купил? — спросила ткачиха, желая перевести разговор на другое.

—

За пять тысяч тенег и одного верблюда, — ответила биби

Чаргуль.

—

Видишь, как дорого он за тебя заплатил.

Биби Чаргуль уловила в словах женщины попытку оправдать халифу на тот случай, если он прогонит бесполезную биби Чаргуль. Прогоняя ее, он тоже пострадает: деньги и верблюд окажутся отданными попусту. А может быть, она хотела сказать, что халифа пожалеет денег, заплаченных за нее…

—

Мне от этой цены нет пользы, халифе — нет убытка. Деньги за меня получил мой дядя. Их у него давно нет. Когда меня продали, мне было пятнадцать лет. А теперь мне тридцать пять. Не жалея глаз, я ткала ковры халифе двадцать лет, и он получал от меня дохода по тысяче тенег в год. Не меньше. Я думаю, что гораздо больше. Но будем считать так. Значит, я за свою жизнь заработала ему двадцать тысяч тенег. А дядя давно прожил те деньги, которые должны были бы обеспечить меня в случае развода. Их уже двадцать лет как нет.

Видно было, что давно все это ею обдумано, все подсчитано, все взвешено. Но, опустив глаза, она скрывала это от всех. И только теперь, когда беда вот-вот может случиться, она раскрыла свой затаенный страх.

Вытирая кончиком рукава лицо, она посмотрела сквозь слезы на свою подругу Чаманбак.

—

Двадцать лет работаю. Только пять лет из них я была женой халифы. Когда мне исполнилось двадцать лет, халифа купил еще несколько девушек, а мне дал развод, и я стала разводкой в его доме. Ты счастливее — у тебя от него два сына, Хасан и Хусейн. Тебя не прогонят. А ведь и я за те пять лет дважды рожала.

Оба они умерли, в один день оба от оспы. Нет! — зарыдала Чаргуль. — Он меня прогонит.

Чаманбак сидела в раздумье. Что она могла ей сказать, чем утешить? Доводы бездетной разводки прозвучали неопровержимо.

Из отдаленного шатра вышла старуха бабка Кумри в своей огромной чалме.

—

Чаманбак! — крикнула она. — Эй, Чаманбак! Иди сюда!

—

Иду! — откликнулась собеседница Чаргуль и, поспешно вскочив, побежала на зов.

На лице бабки Кумри было раздумье. Она стояла, приложи», руки ко лбу и глядя в землю. Она, казалось, даже не заметила, каш подошла Чаманбак.

Тогда Чаманбак спросила:

—

Кумри-биби! Вы меня звали? Что вы хотели сказать? Все благополучно?

—

Халифе ничто не грозит. Все благополучно. Но я думаю о моих сыновьях. Им пора было вернуться на прошлой неделе. А их нет! Почему? Что с ними? Задержались, прислали бы весточку. Может, попали в руки персиян? Может, попали в плен, погибли? Но кто-нибудь уцелел бы, пришел бы сказать. Все не могли погибнуть!

Чаманбак пытливо посмотрела на старуху:

—

А меня-то вы зачем звали?

—

Да, чуть не забыла. Как у тебя работа? Старик еще вчера сердился: ковры медленно вы ткете. Сказал: «Съедят остатки зерна, а ковров не кончат. Не давай больше одной лепешки на каждую. А Чаргуль, как только кончит свой ковер, прогоним». Он так и сказал.

Подумав еще, Кумри добавила:

—

Я все время думаю о детях. Сил больше нет! Будь ты моими глазами, следи за ткачихами ты! А Чаргуль скажи: «Тебя не прогонят», а не то она нарочно затянет работу над ковром. Пусть быстрее ткет! И пойди пошли ко мне Сахибжамал и Янгакгуль.

Вскоре к ней явились две шестнадцатилетние девушки — жены халифы. Чинно поклонились старухе.

Кумри сидела в углу, перебирая в развязанном узле одежду своих пропавших сыновей.

Кумри, увидев их, ласково сказала:

—

А, маленькие женки! Садитесь! Сюда, Сахибджамал. А ты, Янгакгуль, сюда.

Обе покорно, уныло опустив глаза, сели боком к старухе. Внимательно осмотрев их, Кумри велела:

—

Смотрите на меня!

Но лица их не повернулись к ней. Полные слез глаза не взглянули на нее.

—

Смотрите на меня, говорят! Обе не шевельнулись.

Старуха, не сводя с них глаз, пожевала беззубым ртом.

—

За сколько тенег халифа купил вас?

И на этот вопрос она не дождалась ответа. Тогда она ответила на свой вопрос сама:

—

Халифа на вас истратил пятнадцать тысяч тенег. Да еще целыми кошельками он тратит деньги на вашу одежду, на вашу еду, на ваши прихоти. А зачем? Чтобы вы его услаждали? Нет, ему молодых жен уже не нужно: ему семьдесят пять лет. У него и без вас восемь жен. У него сыновья — богатыри: Абдул и Кушат. У него пятеро внуков, больших и маленьких. А он тратится на вас. Вам это надо знать да не забывать. Зачем он вас взял? Для работы взял! Ковры ткать. А вы? А вы за два месяца даже одного коврика не выткали. Хоть бы один молитвенный коврик! Длиной в какие-нибудь два аршина коврик! Если вы будете так работать, ваша работа не окупит и тех двух просяных лепешек, что вам дают.