Девушки продолжали молчать, отвернувшись. Кумри поняла, что они не боятся ее слов. Она помолчала, пожевав губами. Потом встала и отослала их:

—

Идите! Работать надо лучше. Не то халифа накажет. Выйдя из юрты, Сахибджамал шепнула:

—

Чтоб ему провалиться, этому халифе!

_ Вместе с этой старой вороной-правительницей, — добавила Янгакгуль.

Никаких вестей о сыновьях старой Кумри не было.

Вместе с дядей своим Уразом-сардаром Абдул и Кушат уехали в сторону Астрбада.

Невестки Кумри-биби, дочери ее и внуки, жена Ураза-сардара и дети его вместе с Кумри-биби не знали покоя, дни и ночи проводили в тревоге, уже готовые услышать самые страшные вести.

Лишь Клыч-халифа сидел с неизменным спокойствием на своем пестром коврике, перебирая четки, обратив свой взор на запад.

Многое видел он на своем веку. Отведал и горького и сладкого. Многие события пережил. Он видел, как в три дня делались дела, на которые, казалось, нужны были месяцы. А бывало и так, что пустячное дело оказывалось неодолимым. Всего насмотрелся.

Но сам он, что бы ни начинал, всегда доводил до конца, сколько бы трудов, сил и времени ни понадобилось. К этому приучал он и своих детей, и младшего своего брата Ураза.

Он был уверен, что если они задержались, значит, не вернутся с пустыми руками. Ждал, что приедут, ведя за собой рабов и рабынь, гоня перед собой стада коз и овец, с верблюдами, шатающимися под тяжестью захваченных сокровищ.

Они смелы и сильны. Смел и Абдуррахман-сардар, и этот никогда не возвращается без добычи. Не мужское дело беспокоиться о них. Он гнал от себя всякое беспокойство и другим не позволял тревожиться.

Но женщины, скрывая от халифы свои страхи, каждый день посылали в пустыню шестидесятилетнего деда Камбара, сохранявшего память о былых походах халифы при Шах-Мураде.

А у ворот рабата стояла начеку маленькая Кумуш, глядя вдаль, не идет ли дед Камбар.

В этот день она вдруг вскрикнула и кинулась к своей бабушке.

—

Камбар-бобо [24]показался. Он не идет, он бежит.

—

Бежит? Значит, несет добрые вести! — поцеловала внучку Кумри и вместе с невестками, дочерьми, внуками заспешила к воротам рабата.

—

Есть новость? — крикнула она Камбару, когда тот был еще далеко. — Хорошие вести?..

—

Я стоял во-о-он на той крыше, — ответил, задыхаясь, дед Камбар.

Он подошел, едва переводя дыхание. Все терпеливо смотрели на него, наблюдая, как он собирался с силами, чтобы сказать еще несколько слов.

—

С той стороны, — махнул он рукой в сторону Ирана, — и с той вон тоже, — махнул он в сторону Герата, — поднялась пыль. Пыль с иранской стороны такая, как бывало, когда с похода шел Шах-Мурад Сарык. В той стороне пыль заволокла всю пустыню. Видно, ханские сыновья везут весь Иран.

Камбар ханскими сыновьями называл детей халифы. Обрадовавшись, Кумри не стала больше слушать. Она повела деда Камбара к юрте своего мужа.

Поставив перед халифой Камбара, она сказала:

—

Он видел, что… — И радостно она рассказала халифе все, что слышала только что сама.

Клыч-халифа не шевельнулся. Он по-прежнему сидел будто каменный, перебирая четки, словно все это ничуть его не касалось. Лишь чуть-чуть нахмурил лоб, чтоб показать этим своей старшей жене, что все это дело не стоит таких волнений.

Не встретив сочувствия у мужа, Кумри опять заспешила к воротам.

Как писали прежде: «Пыль осыпала пустыню с головы до ног», и вот показались из пыли груженые верблюды, люди.

И у ворот зоркие, нетерпеливые глаза подсчитали, что овец не менее пяти сотен, верблюдов шло двадцать, а люди были пленниками — рабами и рабынями, посаженными в седло по старому способу: у каждого из них ноги были связаны под животами коней.

Караван вели сыновья старой Кумри — Абдул и Кушат и дядя их Ураз-сардар.

А со стороны Герата прибыли Абдуррахман-сардар и его

спутники.

Халифа по-прежнему сидел на своем молитвенном коврике и перебирал четки. Может быть, мысленно он посещал сейчас рай, наслаждался красотой гурий и юношей и думал о том, как выгоднее поделить добычу и пленников, чтобы ему досталась доля побольше, и как продать свою долю на базаре подороже.

Зарезали баранов. Установили котлы.

Зажгли костры, растопили печи для хлеба.

Закипели жирные похлебки, поспели горячие кукурузные

лепешки.

Ободрав молочных ягнят, повесили над раскаленной ямой, чтобы обжарить.

Но кипящие котлы, измазанные салом руки и ложки виднелись лишь на одной стороне рабата.

А на другой стороне находилась причина торжества — добыча.

В углубление, вырытое для скота, загнали пленников.

Их связали по пять человек и свалили, как делалось это в темницах бухарского эмира.

Пока победители поглощали огромные куски мяса и сала, так что пухли их животы, о пленниках никто не вспоминал.

О них не забыл и позаботился лишь старый дед Камбар.

Он принес им то, что посмел для них взять, — бурдюки с водой и сухие, заплесневевшие просяные лепешки.

И если б он не сделал этого, многие не пережили бы того

дня.

Победители провели всю ночь, празднуя и торжествуя. Они веселились, ели, смеялись и развлекались играми. Бродячий певец, услышав о победе, явился сюда и сложил и пропел песню, взяв в руки домру:

Еще пальцы певца судорожно бились о струны, а уж Клыч-халифа велел дать певцу за такую лестную песню одного барана.

Абдуррахман-сардар не хотел отставать от Клыча-халифы, он послал в подарок певцу трехлетнюю сестренку Рахимдада — маленькую Зебу.

После пира поднялись поздно, около полудня.

Пили чай. Запивая глотком сладкого чая, проглотили по щепотке кукнара.

Поели холодного мяса, жирных просяных лепешек.

И лишь после всего этого приступили к дележу добычи и пленников.

Повинуясь каждому слову Клыча-халифы, строго соблюдая давние обычаи, дележ провели без ссор и споров.

Предстояло два дела: первое — отделив долю каждого, отдать ему в руки; второе — каждому назначить отдельный базар, чтобы не оказалось на одном базаре сразу много рабов и цена на них не упала бы от этого.