Хозяин сидел задумавшись, не глядя на своего гостя, в честь которого так изменили комнату, придав ей, насколько могли, полутатарское убранство.

Абдуррахим-бай не почувствовал пристального, хотя и быстрого взгляда серых недобрых глаз татарского купца.

— Брат-хозяин, — сказал купец, — я вам очень благодарен за почет и за уважение, оказанные нам. Но почему вы молчите? Или ко сну вас, что ли, клонит?

Абдуррахим-бай не спеша, словно отрываясь от своих мыслей, ответил:

—

Слов нет. Что говорить? Конец мира это или что? Русский пришел и захватил нашу страну. [62]Чему может радоваться мусульманин? Чему мне радоваться и что сказать?

Купец отпил из горячего стакана две-три ложки чая, осторожно положил ложку и тоже задумался, потом сказал:

—

Так. Все это так. Мусульманин не может радоваться, ни один мусульманин, когда на его землю ступили неверные. Царство неверных посягнуло на страну ислама. Но так определено богом, и нельзя нам осуждать божью волю. Не положено это мусульманину. Это — грех.

Имам, вытянувшись из-за самовара, одобрительно кивнул купцу:

—

Да, божья воля. Надо примириться и терпеть. Купец обернулся к имаму:

—

Верно говоришь, хазрет. [63]Не дело правоверного противиться божьей воле. Не об этом надо нам говорить, а о своих делах.

Снова купец отпил чаю и помолчал. Заговорил он, не торопясь:

—

Русские пришли. Да, пришли русские. Власть белого царя дошла до этих мест. Плохо это? Нет, не плохо. Для нашей торговли от этого большая польза. Вспомните вы все, как приходилось вам ездить к нам, в крепость, — в Оренбург или в Ирбит. Ездили вооруженные, как войско. На это был нужен большой расход, от этого товары ваши на базаре шли дороже. А теперь можно сесть верхом на коня или верблюда и спокойно проехать через всю казахскую степь. Это русские навели порядок.

Снова купец, допив чай, подтолкнул стакан к самовару и продолжал:

—

Прежде надо было ехать в седле сотни верст, да к тому же с охраной. Ехал и тревожился за жизнь и за деньги. А теперь садись в почтовую телегу и езжай в Россию. Еще и трех лет не прошло, как пришли русские, а уж ваши купцы из Шафрикана открыли торговлю в Казилинске и в Ак-Мечети, построили себе новые дома, взяли себе жен у татар, у казахов. Стали подданными двух падишахов — белого царя и эмира бухарского, пьют воду из двух родников. Это значит, что русский царь милостив и справедлив к купечеству.

Пока татарский купец занялся новым стаканом чая, имам сказал:

—

Подданство — это одно. Ремесло — это другое. Пророк учил вас: «Торговля есть лучшее из дел, а купцы — лучшие из людей божьих». И дивлюсь я, как царь неверных правильно понимает слова нашего пророка и тоже считает купцов лучшими из людей божьих.

—

Эх, хазрет, ты не видел и дивишься, а я не дивлюсь, потому что видел. А о Святом писании я тебе напомню и другое, что сказано в наших книгах. В день Страшного суда бог не будет спрашивать царей о вере, но о справедливости…

Давно уже стаканы гостей стояли на блюдцах вверх дном либо лежали на боку, что означало: напились. Но стакан татарина снова и снова направлялся к самовару и, наполненный, возвращался к гостю.

—

У тебя, оказывается, вкусный чай! — сказал купец хозяину. — Так вот я и говорю: может, мы не увидим, а наши дети увидят, как пройдут по этой земле железные дороги. За неделю можно будет доехать до Москвы, а пока до Оренбурга отсюда с трудом можно за месяц доехать. Если сейчас на верблюдах из Бухары в Оренбург купец может раз в год съездить, тогда, по железным дорогам, если захочет, четыре раза отсюда в Москву съездит. А это значит, что за год можно четыре раза сделать оборот своим деньгам. Это для купцов великая милость божья! И царская справедливость.

Абдуррахим-бай, ободренный словами татарина, сказал:

—

Какая же справедливость? Царь приказал нашему эмиру освободить всех рабов в Бухаре. Приказал запретить торговлю рабами. Разве это не притеснение?

Имам поддержал Абдуррахима-бая:

—

Тем самым в мусульманской стране он отменил одно из важнейших положений шариата — право на рабовладение.

Но татарин перебил его:

—

Как же освобождение может быть притеснением? Бог сам разберется в божественных вопросах, а нам надо толковать о земных.

—

Конечно же, притеснение! — воскликнул Абдуррахим-бай. — А что же это? У меня больше ста рабов и рабынь. Часть их родилась у меня дома, другая — куплена на базаре. Я платил за них от пятидесяти до полутораста золотых за каждого, и вот, по договору с царем, эмир обязался через двенадцать лет всех их освободить. Сразу потерять весь этот товар! А я в него вложил десять тысяч золотых. Как это перенести?

Татарин почесал себе лоб, уселся поудобнее и серьезно сказал:

—

Это так. Но сосчитай и то, что если раб стоит тебе, предположим, сто золотых, он будет на тебя работать еще двенадцать лет. В год он тебе будет стоить восемь с половиной золотых. А сколько он тебе заработает за год? Во много-много раз больше.

Гость повернулся к имаму:

—

А насчет шариата я тебе, хазрет, напомню. Там ведь сказано, что у каждого раба есть право с согласия своего хозяина выкупить себя своей работой за три или четыре года.

—

Верно! — согласился имам. — В шариате это есть. Это вопрос «выкупа».

—

Ну вот видишь. И выходит, что царь еще больше, чем шариат, проявил к мусульманам-рабовладельцам милости и милосердия. И потом: смысл рабовладения в том, чтобы раб работал. Так? А раб, который еще двенадцать лет на тебя поработает и не получит и не заработает за это время ни горсти земли, ни ручья воды, ни двора, ни родины, куда он пойдет, освободившись? Куда он от тебя уйдет? А? Ему уходить некуда, он у тебя останется. И какие бы ни предложил ему условия, он их примет.

От этой долгой речи горло татарина пересохло. И он опять толкнул свой стакан к самовару, уже потухшему и остывающему.

—

Налей горяченького!.. И потом надо понять, что этот приказ белого царя — большая милость для торговых людей и промышленников. Если прежде туркмены из набегов на Иран и на Афганистан приводили в год пятьсот рабов, теперь к вам из этих стран тысячи рабов придут сами. Не в рабство придут, а работать на тебя. А тебе от них нужна работа, а не их звание.

Татарин опять внимательно посмотрел на Абдуррахима-бая:

—

Этот приказ царя дан эмиру, чтобы помочь купцам, когда они захотят развернуть свое дело. Одни рабы не обеспечат заводов работниками.

Татарин вздохнул.

—

Тебе разве легко сейчас очищать хлопок? — Нелегко. А трудность в том, что хлопок, купленный тобой в этом году, волокном станет только к будущему году. Твои деньги целый год лежат в хлопке без движения. А если тут, у вас в Бухаре, построить хлопковые заводы, то хлопок, купленный тобою тут, через неделю уже в виде волокна будет готов к отправке в Москву. Твои деньги не через год, а через неделю к тебе вернутся для нового оборота. Тогда только поспевай поворачиваться! Сейчас в каждой деревне работает своя маслобойня, своя мыловарня. Сколько труда по всей стране разбито на это! А если будет хороший маслобойный завод в Шафрикане, его одного хватит на весь тумень. Так и с мылом. И масло и мыло станут дешевле. Я бы на твоем месте непременно тут поставил такие заводы. Мелкие маслобойни развалятся, и все пойдут к тебе, потому что это дешевле будет стоить. И в твой карман покатятся те деньги, которые сейчас растекаются по карманам мелких мыловаров. А мыловары, чтобы не помереть с голоду, пойдут к тебе работать мастерами. Но такой завод не сдвинешь руками покупных рабов. Для него нужен дешевый рабочий, такой, чтоб он сам к тебе пришел. И таких рабочих тебе понадобится много. Приказ царя помогает в этом, он открывает дорогу таким рабочим прямо на завод. И бери их и выжимай себе из них золото.