Тяжко, если рядом нет со мною милой,
День и ночь вздыхаю, грустный и унылый,
Все-то мне постыло,
Словно нас навеки небо разлучило.
К милой сердце рвется, нет ему покоя,
Все бы любовался я ее красою,
А глаза закрою —
И во сне ее лишь вижу пред собою.
Я дождусь прихода радостного срока,
Пусть над ней в дороге бдит господне око,
Верю — недалеко
День, когда я вновь не буду одиноким.
Обойму за плечи трепетной рукою,
Свой восторг и нежность перед ней не скрою,
На груди укрою
И, ее лаская, сердце успокою.
Полководец, ты правая божья рука.
С божьей помощью битва да будет легка,
И палаш закален, и кольчуга крепка.
Барабан и труба веселят тебя, воин,—
Ты на битву шагаешь — и горд и спокоен,
И победы над вражеской силой достоин.
Смелость верным дарует великий господь,
Палашом беспощадным ты будешь колоть,
И рубить, и крушить басурманскую плоть.
И тебя не покинет всевышнего слово —
Ведь врагами поругано имя Христово,
Даже смерть не страшна ради дела святого.
Сладко сердцу бойца, и отрадно ему:
Он победу друзьям принесет, потому
Что в сраженье господь помогает ему.
С окровавленной сталью, с открытою раной,
Он вернется домой, славный доблестью бранной
И готовый по-прежнему бить басурмана.
Кто не ведает праведной жизни такой,
За спиной у других ищет мир и покой —
Тот не будет помилован божьей рукой.
Не оставь нас, господь, отврати непогоды,
Щедрой жатвы пошли в эти трудные годы.
Да придет к нам веселье, да минут невзгоды.
Мой бедный, мой родной, мой гибнущий народ!
Побед не знаешь ты уже который год,—
Ты плачешь, ты скорбишь — и гаснет славный род:
К спасенью ни одна дорога не ведет.
С насмешкой говорят о доблести венгерской,
И больше не снискать почета саблей дерзкой.
И негодяй кривит лицо улыбкой мерзкой
Над именем твоим иль пышет злобой зверской.
Надежда Венгрии, дворянские сыны,
Для славных подвигов отныне не нужны:
Чужие люди есть венгерский хлеб должны,—
Любой из них подлей и хуже сатаны.
Ограблены твои прекрасные равнины,
От войска твоего не стало половины,
Бедна твоя постель — доска взамен перины,
И на столе твоем полупусты кувшины.
Кто мыслит о твоей трагической судьбе?
О венгр, ты одинок. Никто не внял мольбе,
И тот, кто мог помочь твоей стране в борьбе,
В постыдных кутежах лишь изменил тебе.
Ни деньги, ни стада, ни дорогие ткани
Уже не привлекут тебя на поле брани —
Подобна вся страна кровоточащей ране,
И никому не счесть ужасных злодеяний.
Родная Венгрия, моей души весна,
Всю чашу скорбную со мной испей до дна.
И горечь строк моих пусть выразит сполна,
Как я люблю тебя и как ты мне нужна.
Не будь лозиной вербной, коя, смладу, гнута,
Тако и вырастает, и всяк с него круто
Обойдется, ломая, — что бесплодна, знает;
Ее же пнут клюкою и коза глодает.
Ты будь древу подобен — гор Ливанских кедру,
Благовонный, заслужишь благодарность щедру;
Пусть и тень твоя будет густа и пространна,
И твоя добродетель тож благоуханна.
И, под сенью своею укрыв, кого сможешь,
Тем себе во славе, ему ж— в нужде поможешь.
Речь Посполита, голой девой в колеснице
Всеми изображения, разно все же чтится.
Те вправо ее тянут, эти тащат влево —
Несогласную челядь держит в доме дева.
А ежли ты не веришь, можешь убедиться,
Поглядевши, что в сейме хваленом творится;
Узришь, сколь беспощадно бедную пытают,
Чуть ли кожа не лопнет, так ее растягают.
Сказал достойный некто: «Не уразумею,
По потребностям я ведь вроде все имею,
А все ищу чего-то, все в чем-то нехватка;
И вроде бы, сколь надо, у меня достатка».
Таково же и все мы — взять в толк не умеем
И, кажется, достатка довольно имеем,
А всё в бегах за чем-то, всё чего-то ищем,
Иу не тошно ли жить нам в свете этом нищем?
Холопы двух придурков в город снарядили,
Чтобы Страсти Христовы к празднику купили.
Мастер видит — болваны, и пытает: «Смерды,
Вам как изобразить-то — живого иль по смерти?»
Мужики обсудили: «Лучше-де живого,
Всяко нам удобняе приобресть такого;
Сельчанам не потрафим — можно и убити,
А излишек случится — можно и пропити».