Я продолжала повторять, обращаясь неизве­стно к кому. Боже, но почему я такая неиспра­вимая дура?! Почему я веду себя как последняя идиотка? Потому что ты и есть идиотка, отве­тил никогда не упускающий случая уколоть меня рефлексирующий уголок сознания.

Я тихо заплакала. Мне было очень жаль себя. Слезы медленно катились из моих глаз, но я их не замечала. События прошедших дней требова­ли разрядки. Ни одна обманутая женщина не может полностью вернуться к жизни, предва­рительно хорошо не смочив дорогу слезами. Сле­зы смывают с души все горести и заботы, и я принялась за глубокое очищение. С каждой вып­лаканной слезинкой мне становилось все легче и легче.

Обида и злость на Эрика сменились негодо­ванием на себя саму, но можно ли долго обви­нять себя? Всегда собственная вина кажется чуть меньше и легче чужой. Так сложились обстоя­тельства! Как часто эта формулировка помогает выжить тому, у кого уже не осталось никакой надежды. Сработала она и в моем случае. Так сложились обстоятельства, пробормотала я и добавила нечто еще более обнадеживающее: я не виновата!

Что-то в этой странной логике есть правиль­ное. Не могла же я повернуть свою жизнь вспять: холодно ответить отказом при первой встрече с Эриком на его предложение зайти в паб и тем самым сохранить квартиру и деньги. Не в моей власти было и вернуть блондина, сердечно по­благодарить его за все, что он для меня сделал. Никто не в состоянии вернуть прошлое!

Я копалась в своей душе. Одно обстоятель­ство так меня поразило, что слезы почти пере­стали капать из глаз. Если бы мне предложили выбрать одно из двух: Эрик не вошел бы в мою жизнь или вернулся бы блондин — как бы я по­ступила? Естественно, любой разумный чело­век предпочел бы первое. Тогда сохранялись квартира и деньги, а нога, возможно, не по­знакомилась бы с гипсом. Моя же душа тяну­лась ко второму. Пусть буду обобранной, но снова увижу моего зеленоглазого блондина и приму его розу. Возможно, я его поцелую...

Нет, я явно схожу с ума! Человек просто пришел к пострадавшей в больницу, хотел на­вестить ее. Все посетители носят больным цветы. Это неписаный закон для вежливых людей. А о чем мечтаю я? Надо выбросить эти глупости из головы. Хватит с меня и Эрика. Еще эта рана не зарубцевалась, а ты уже хочешь получить еще одну? Откуда ты знаешь, что он лучше Эрика? Мой бывший жених таил свои черные замыслы под веселой маской шутника-балагура, а блон­дин... У него такие непроницаемые глаза.

ГЛАВА 4

Прошло полтора года. Все это время я рабо­тала в Тунисе секретарем английского консула. Вначале, когда я приехала в эту страну, мне было не до красоты южной природы, не до своеобра­зия арабского города, его архитектуры и куль­туры. Слова Энн, что Эрик не только аферист, но, возможно, и вор, не давали мне покоя. Я боялась, что он снова возникнет на моем пути и станет меня шантажировать.

Моя любовь к нему сменилась патологичес­ким страхом. Он мерещился мне повсюду. А если учесть, что английское консульство, в котором я работаю, располагается в Тунисе около ста­ринной его части — Медины, постоянно посе­щаемой туристами, то страх увидеть Эрика имел под собой основания, хотя и ничтожно малые.

Медина есть в каждом арабском населенном пункте. Это как бы город в городе, самая ста­ринная его часть, выстроенная в те времена, когда стены и запертые ворота могли огородить его жителей от многих неприятностей. Такой была и Медина в Тунисе, превращенная циви­лизацией в огромный торговый центр. На пло­щади перед ней всегда толпились туристы, жаж­дущие прикоснуться к атмосфере давно ушед­ших лет. Им хотелось окунуться в полутемные улочки, осмотреть самую древнюю мечеть Ту­ниса, а заодно приобрести сувениры, которые торговцы многочисленных лавочек услужливо им предлагают.

Мне же хотелось, проходя ежедневно к сво­ему месту работы сквозь толпу туристов, одним из которых мог быть Эрик, понадежнее спря­таться. Не знаю, смогла бы я когда-нибудь при­выкнуть ходить не оглядываясь, не приседая от внезапно услышанного громкого слова, если бы не случай.

Однажды, когда я, как заправский шпион из любительского спектакля, петляя, прокладыва­ла себе дорогу на работу, кто-то прикоснулся к моему плечу. И я... Я заорала так, как воют сире­ны, оповещая о налете вражеской авиации. На площади не оказалось ни одного человека, ко­торый не замер бы от страха и не стал прощать­ся с жизнью, услышав мой крик. Не переставая издавать вой, я втянула голову в плечи и присе­ла. Потом, изогнув шею под немыслимым уг­лом, посмотрела на прикоснувшегося ко мне человека.

Рядом со мной стояла невысокого роста дама приятной наружности, которая, по-видимому, хотела мне что-то сказать. А сейчас она, как и все остальные люди, испуганно на меня взирала.

Я прекратила изображать из себя сирену про­тивовоздушной обороны.

— У вас расстегнута сумочка, — еле-еле смогла выдавить дама, испуганная моей неадекватной реакцией.

После этого случая я перестала везде и всю­ду видеть Эрика, а потом смогла и полюбить новую для меня страну. Мне понравилось бро­дить по улицам, которые, словно серпантин, свернутый кольцами, постепенно разворачива­ются перед вами. Вступаешь на такую улочку и кажется, что это тупичок глубиной в один дом, но доходишь до воображаемой стены, как она перед тобой расступается — и ты снова оказываешься в кажущемся тупичке и так до бесконеч­ности. Я полюбила жаркое солнце, пронизывающее лучами кожу и согревающее тебя изнутри. А пышные восточные базары... Кто может ос­таться к ним равнодушным?

И вот наступило время отпуска. Все ожида­ли, что я поеду домой, в Англию. Так поступали все сотрудники консульства. И я не смогла об­мануть их ожидания, хотя ехать на родину мне совсем не хотелось.

Завтра самолет «Бритиш эрлайнз» повезет меня в туманный Альбион, а сейчас я лежу на крова­ти и мечтаю о возвращении сюда, в чужую для себя страну, которую я успела полюбить.

В этот момент зазвонил телефон. Я сняла трубку и услышала мелодичный голос жены консула:

— Джейн, это Дороти. Доброе утро! Не могла бы ты заехать ко мне? Мне очень нужно тебя повидать.

Дороти всегда настаивала, чтобы я называла ее по имени. Мне это давалось с большим трудом. Видимо, у меня сильно развито чувство субординации: жена моего начальника не могла быть для меня просто «Дороти». Поэтому я про­бормотала:

— Да, хорошо, миссис Коллинз. Сейчас приеду, Дороти.

Стоило мне ступить на территорию ухожен­ной, утопающей в зелени консульской вил­лы, как миссис Коллинз с ходу взяла меня в оборот.

— О, Джейн, дорогая, входи. Рада тебя ви­деть. У меня к тебе небольшая просьба, — сказа­ла она, увлекая меня в дом.

Миссис Коллинз — миловидная женщина, стоящая на пороге своего сорокалетия, была сгустком неиссякаемой энергии, вечным дви­гателем в женском обличье. В данный момент она не переставая тараторила:

— Не откажи в просьбе. Мне хочется сделать сыну подарок. У него в жизни должно произой­ти большое событие, хотя я и против...

Я тупо кивала, во всем соглашаясь с Дороти. Спросить, что это за событие в жизни ее сына, которое вызывает большие опасения у матери, я не могла. Вставить слово в непрерывный мо­нолог Дороти способен только человек, обла­дающий особым талантом. Я же была его начис­то лишена.

— Джейн, дорогая, ты не можешь себе пред­ставить, какой подарок я ему приготовила, — продолжала трещать Дороти и, подойдя к столу в гостиной, подняла покрывало с чего-то боль­шого, возвышающегося словно башня. — Вот смотри, Джейн. Правда, чудо?

Я обомлела. Дороти оказалась права. Что-что, а представить себе этот ее подарок сыну я ни­когда бы не смогла. Посреди стола стояла клет­ка, а в ней сидел большущий попугай.

— Продавец уверял, что Микки — это его так зовут — может говорить все, что угодно. Правда, Микки? — обратилась Дороти к попугаю.