В разгаре пляски Клеопатра так ревела, что весь околоток знал, когда она танцует. Тогда и весельчак Соколов пускался с нею в пляс.

В этот вечер доктор чувствовал особенное расположение к «деликатной» Клеопатре. Он подал ей кусок мяса прямо с руки.

—

Кушай, моя голубушка. «Голодному медведю не до пляски», говорят старые люди, а я хочу, чтобы ты сейчас поплясала для меня, как танцуют принцессы.

Медведица, должно быть, поняла эти слова и заревела Это означало: «Я готова!» Доктор схватил поднос и принялся бить в него, распевая веселую песню:

Воодушевившись, Клеопатра встала на задние лапы и пустилась в пляс, не переставая реветь. Но вдруг она бросилась к окну и яростно зарычала. Доктор с удивлением увидел, что во двор вошли какие-то люди.

Он сразу же схватил свой револьвер.

—

Кто там? — громко спросил он и толкнул Клеопатру, чтобы она умолкла.

—

Доктор, пожалуйте в конак! — крикнули в ответ со двора.

—

Это ты, Шериф-ага? За каким чертом меня туда вызывают? Кто-нибудь заболел?

—

Сначала запри медведя.

Доктор сделал знак рукой Клеопатре, и медведица, недовольно урча, ушла в чулан. Доктор прикрыл за ней дверцу.

—

Нам приказано отвести тебя в конак. Ты арестован, — проговорил онбаши строгим голосом.

—

Почему арестован? Кто меня арестовал?

—

Там все узнаешь. Иди с нами.

И полицейские увели доктора, смущенного, растерянного, охваченного предчувствием беды.

Выходя из ворот, он услышал душераздирающий рев Клеопатры, — она плакала, как дитя.

В конаке была суматоха. Доктора отвели к бею.

Бей сидел на своем обычном месте, в углу. Рядом с ним расположился Кириак Стефчов; он читал какие-то бумаги, в которые заглядывал и Нечо Пиронков — член совета конака. [26]

Бей — шестидесятилетний старик — нахмурился при виде доктора, но все-таки предложил ему сесть. Подобную тактику турки иногда применяли по отношению к обвиняемым, чтобы расположить их к признаниям. К тому же Соколов был домашним врачом бея, и старик его любил.

Доктор внимательно осмотрелся и с удивлением увидел на диване свою куртку, ту самую, которую он подарил Краличу. Это сразу пролило свет на все его недоумения.

—

Скажи, доктор, это твоя куртка? — спросил бей. Соколов не хотел да и не мог отрицать этого и ответил

утвердительно.

—

А почему она не у тебя?

—

Я вчера подарил ее одному бедняку.

—

Где же это было?

—

На Хаджи-Шадовой улице.

—

В котором часу?

—

В два часа по турецкому времени.

—

Ты знаком с этим человеком?

—

Нет, но мне стало жаль его. Он был в лохмотьях.

—

Как врет, несчастный! — проговорил Нечо презрительно.

—

Чего ты хочешь, Нечо? — прошептал его сосед. — Утопающий хватается и за соломинку.

Бей лукаво усмехнулся — мол, стреляного воробья на мякине не проведешь. Он не сомневался, что куртка была снята с плеч самого доктора. Так показывали и стражники.

—

Кириак-эфенди, подай то, что нашли в куртке… А это тебе знакомо?

Доктору предъявили номер газеты «Независимость» [27]и печатную крамольную листовку. Он сказал, что никогда их не видел.

—

Кто же положил их тебе в карман?

—

Я уже вам сказал, что подарил свою куртку незнакомому человеку; может, это он их туда положил.

Бей опять усмехнулся. Доктор почувствовал, что дело принимает плохой оборот: его обвиняли по меньшей мере в сношениях с бунтовщиками.

Так вот кто он такой, этот вчерашний незнакомец! Если бы доктор узнал это вовремя, он спас бы от беды и его и себя.

—

Позовите раненого Османа! — приказал бей.

Вошел полицейский, рука которого была забинтована выше локтя. Это был тот, что сорвал куртку с плеч Кралича, и в этот момент в него попала пуля, пущенная другим полицейским. Но Осман — то ли по ошибке, то ли по злому умыслу — утверждал, что его ранил бежавший мятежник.

Осман подошел к доктору.

—

Это он и есть, эфенди, — проговорил он.

—

Ты с него сорвал куртку? Узнаешь его?

—

Он в меня и пулю пустил на Петканчовой улице. Доктор смотрел на полицейского, ошеломленный. Тяжкое

да к тому же и ложное обвинение вызвало в нем бурю негодования.

—

Полицейский врет без зазрения совести! — крикнул он.

—

Выйди, Осман-ага!.. Ну, как, — снова обратился к Соколову бей, и лицо его стало серьезным, — ты отрицаешь все это?

—

Ложь и клевета! Я никогда не ношу револьвера, а по Петканчовой улице вчера даже и не проходил.

Онбаши поднес к свече и осмотрел револьвер, взятый во время ареста доктора с его стола, и проговорил многозначительным тоном:

—

Четыре пули… а пятую он выпустил.

Бей столь же многозначительно кивнул головой.

—

Ошибаетесь! Вчера вечером я не брал с собой револьвера.

—

А где ты был вчера вечером, когда все это произошло, — часа в три по турецкому времени?

Для Соколова этот неожиданный вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. Доктор густо покраснел от смущения, но ответил уверенным тоном:

—

В три часа я был у Марко Иванова — у него ребенок болен.

—

Ты пришел к чорбаджи Марко в четыре часа без малого; мы тогда только что вышли от него, — возразил онбаши, встретившийся с доктором у дома Марко.

Доктор молчал, подавленный. Обстоятельства сложились против него. Он чувствовал, что запутывается.

—

Лучше ответь нам чистосердечно: где ты был после того, как отдал свою куртку на Хаджи-Шадовой улице, и перед тем, как зашел к чорбаджи Марко? — спросил бей.

Прямой вопрос требовал столь же прямого ответа. Но доктор Соколов молчал. Он не умел скрывать своих чувств, и мучительная внутренняя борьба исказила его черты.

Это смущение, это молчание были красноречивее исповеди. Они дополнили улики, собранные против него. Бей не сомневался в виновности доктора, но все-таки спросил его еще раз:

—

Скажи, где ты был в это время?

—

Не могу сказать, — тихо, но решительно ответил доктор. Этот ответ поразил всех присутствующих. Нечо, советник,

иронически подмигнул Стефчову, как бы желая сказать: «Попался в ловушку, несчастный!»

—

Отвечай! Где ты был тогда?

— Этого

я никак не могу сказать… Это тайна, и моя совесть — и лекарская и просто человеческая — не позволяет мне открыть ее. Но на Петканчовой улице я не был!

Бей настоятельно требовал ответа и грозил доктору, что молчание приведет к тяжелым для него последствиям. Но доктор уже смотрел спокойно, как человек, сказавший все, что он считал нужным.

—

Так ты не хочешь отвечать?

—

Я все сказал.

—

В таком случае ты этой ночью будешь нашим гостем. — Отведите его в тюрьму! —

приказал

бей строгим тоном.

Доктор вышел растерянный, ошарашенный всеми этими обвинениями; опровергнуть их было не в его власти, потому что как он сам признался, он ни в коем случае не мог сказать, где он был вчера вечером.