— Почему же вы не пришли в монастырь? — укоризненно проговорил игумен. — Там вы, наверное, спали на мешках с зерном.

— Нашему брату революционеру не привыкать стать.

— Благослови вас господь!.. А как вы собираетесь его окрестить, твоего товарища?

— Ярослав Бырзобегунек, австрийский чех, фотограф, решивший обосноваться в Бяла-Черкве.

Отец Натанаил рассмеялся.

— Ну и дерзкие же вы люди, апостолы! Смотрите, как бы крынка не разбилась в третий раз…

— Не беспокойся! И у революционеров, как и у разбойников, есть свой бог, — многозначительно проговорил Бойчо и улыбнулся. — Ба, ты, оказывается, с оружием, — проговорил он, заметив ружье Натанаила, прислоненное к стволу вербы.

— Да вот надумал пристрелять его сегодня утром. Давно

уже

я не брал ружья в руки… Ты всех точно с ума свел: я теперь каждый день эту музыку слышу… перед самым монастырем… Такая пальба, что и мертвого взбодрит, а про меня, старого грешника, и говорить нечего…

— Ну что ж, не мешает и тебе поупражняться, отец игумен.

Так они говорили, пока не добрались до мельницы — той самой, где Огнянов однажды провел страшную ночь. Он вспомнил все и нахмурился.

Теперь мельница не работала. С той ночи мельник Стоян забросил ее и снял другую, на монастырской реке.

Запущенная и заросшая бурьяном, мельница как-то не вязалась с этой прекрасной местностью и походила на гробницу.

Между тем к собеседникам незаметно подкрался Мунчо и, остановившись возле них, уставился на Огнянова. По тупому лицу помешанного блуждала какая-то странная усмешка. А в глазах отражались и дружелюбие, и страх, и удивление — чувства, которые Огнянов пробуждал в душе Мунчо. Надо сказать, что несколько лет назад Мунчо обругал пророка Магомета в присутствии одного онбаши, и тот избил юродивого до полусмерти. С тех пор в его затемненной душе осталось только одно чувство, только одна мысль, только один проблеск сознания: ужасная, нечеловеческая ненависть к туркам. Оказавшись случайным свидетелем убийства двух турок на мельнице и погребения их трупов в яме, Мунчо стал испытывать к Огнянову благоговейное удивление и почтительный страх. Эти чувства походили на поклонение божеству. Почему-то юродивый называл Огнянова «Руссиан». В ту ночь на галерее он испугался Огнянова, но позднее привык к нему, так как часто встречал его в монастыре. Завидев Огнянова, Мунчо уже не мог оторвать от него глаз и, должно быть, считал его своим покровителем. Когда его обижали монастырские батраки, он их пугал Руссианом: «Вот погодите, скажу Русс-и-ану, чтоб он и вас-с-с за-ре-зал!» — и проводил пальцем поперек горла. Эти же слова он твердил, бродя по городу, но, к счастью, никто не понимал их смысла.

Игумен и Бойчо не обращали внимания на Мунчо, а тот беспрерывно вертел головой и дружески улыбался.

— Смотри, онбаши идет! — сказал игумен. Действительно, невдалеке показался онбаши с ружьем через плечо и сумкой за спиной. Он шел на охоту.

Это был человек лет тридцати пяти, с опухшим желтоватым лицом, большим выпуклым лбом и сонным ленивым взглядом маленьких серых глаз. Подозревали, что он курит опиум. Обменявшись приветствиями, игумен и онбаши немного поговорили об охоте в этом году; затем турок взял ружье игумена и, как это делает всякий страстный охотник, внимательно осмотрел его.

— Хорошее ружье, деспот-эфенди, — проговорил он. — Куда будешь целиться?

 — Да вот как раз выбираю место, Шериф-ага… Несколько лет не брал ружья в руки, надо же хоть разок его разрядить.

— А в какую мишень? — спросил онбаши и снял с плеча свое собственное ружье, явно желая показать, какой он меткий стрелок.

— Видишь, вон там на обрыве бурьян, похожий на шапку, — сказал игумен, — около него когда-то копали глину.

Онбаши посмотрел на него немного удивленно.

— Далековато!

Шериф-ага присел на корточки у большого камня, положил на него ружье и прицеливался секунд десять.

Грянул выстрел; пуля подняла пыль в нескольких шагах от «мишени».

Легкая досада отразилась на внезапно покрасневшем лице онбаши.

— Еще раз, — сказал он и, снова присев, стал целиться; теперь он целился почти минуту.

Выстрелив, онбаши поднялся и стал всматриваться в бурьян. Но на этот раз пыль на обрыве поднялась еще дальше от цели.

— Эх, чтоб тебя! — проворчал он, разозлившись. — Деспот-эфенди, нельзя выбирать такую далекую цель! Ну-ка, стреляй теперь ты! Но предупреждаю, зря пропадет пуля… Хоть в обрыв-то попади, — добавил он шутливо.

Игумен поднял ружье, стоя прицелился и сразу же выстрелил.

Облачко пыли взвилось над самым бурьяном.

— Все еще слушается меня эта штучка!.. — воскликнул игумен.

— Постой! — закричал онбаши. — Ну-ка. еще раз… Игумен опять прицелился и выстрелил. Пуля снова попала

в бурьян. Онбаши побледнел и сердито проговорил:

— Глаз у тебя меткий, ваше преподобие, и не верится мне, что ты несколько лет не стрелял… Тебе бы впору поучить вашу молодежь, ту, что здесь что ни день увлекается пальбой… — Потом добавил со злобой: — Очень уж распустились, что-то не сидится им на месте… Ну, да когда-нибудь свернут себе шею!

И онбаши смерил Огнянова злым, ненавидящим взглядом.

Все это время Мунчо

спокойно

стоял поодаль. Но как

он

изменился теперь! Безумный испуг, смешанный с лютой ненавистью, исказил черты его лица, и оно стало страшным. Разинув рот и широко раскинув руки, он с угрожающим видом уставился

на

онбаши, словно готовясь кинуться на него. Онбаши, случайно повернувшись в сторону юродивого, бросил

на

него презрительный взгляд. Глаза Мунчо загорелись звериным бешенством.

— Погоди, Ру-сс-и-ан зарежет и тебя! — крикнул он, брызгая слюной от ярости, и крепко выругался.

Онбаши немного знал по-болгарски, по невнятных слов Мунчо не разобрал.

— Что он промычал, этот скот? — спросил турок игумена.

— Да так просто, эфенди. Или ты его не знаешь?

— Почему это Мунчо здесь так разошелся? В городе он тихий, — заметил Бойчо.

— Неужели не понимаешь? Всякий петух поет в своем курятнике.

Тем временем невдалеке показалась великолепная гончая с черными подпалинами на боках и в кожаном ошейнике, на котором болтался обрывок веревки; гончая бежала по лугу к мельнице.

Все повернулись в ее сторону.

— Сбежала от хозяина, — заметил игумен. — Очевидно, где-нибудь поблизости бродят охотники.

Огнянов невольно вздрогнул.

Гончая добежала до мельницы, остановилась, обнюхала дверь и стала кружить по траве, жалобно воя. Ледяная дрожь пробрала Огнянова.

— Смотрите-ка, да это гончая пропавшего Эмексиз-Пехливана! — воскликнул онбаши.

Гончая — Огнянов хорошо ее помнил — бегала вокруг мельницы, царапала когтями порог,

рыла

лапами землю у кустов и скулила. Но вдруг она подняла длинную влажную морду и, как бы желая обратить на себя внимание, сердито залаяла. Сердце у Огнянова сжалось от этого угрожающего лая! Он переглянулся с игуменом: оба они были поражены. Онбаши внимательно смотрел на собаку, удивленный и недоумевающий.

Гончая то лаяла, то выла, повернув морду в их сторону.

И вдруг она кинулась к Огнянову. Весь бледный, он отскочил, а собака, яростно лая, бросалась на него по-волчьи.

Он выхватил кинжал и стал обороняться от рассвирепевшего животного, а игумен, не видя поблизости ни одного камня, безуспешно пытался оттащить собаку.

Онбаши молча наблюдал за этой странной сценой. На Огнянова и его сверкающий кинжал он смотрел подозрительно и зловеще. Но, защищаясь, Огнянов мог убить собаку, которая то и дело ловко увертывалась от кинжала, чтобы кинуться на врага с другой стороны, и онбаши отогнал ее.