— Чорбаджи, почему эта собака так зла на тебя? — обратился он к раскрасневшемуся и тяжело дышавшему Огнянову.

— Как-то раз, не помню где, я ударил ее камнем, — ответил Огнянов с напускным спокойствием.

Онбаши посмотрел на него испытующе и недоверчиво. Очевидно, он не был удовлетворен ответом.

В голове у него зародилось смутное подозрение. Но он решил все обдумать потом, а пока сделал вид, что объяснение Огнянова кажется ему вполне правдоподобным.

— Что правда, то правда, собаки этой породы очень злопамятны, — сказал он.

Попрощавшись с игуменом, онбаши пошел к ущелью и вскоре скрылся из виду.

Гончая, подняв хвост, уже трусила по лугу, догоняя своего нового хозяина.

— Ведь вы же убили эту гадину? — проговорил игумен в недоумении.

— Я бросил ее, полумертвую, в заводь, думал, что утонет, но она, к несчастью, осталась жива! — пробормотал Огнянов озабоченно. — Прав был дед Стоян: лучше было зарыть ее вместе с теми двумя псами. И надо же было так случиться, что

здесь

оказался этот дубина Шериф! Беда там и нагрянет, где ее не ждешь!

— А тех-то вы прикончили как следует? Как бы кто из них не воскрес вроде этой собаки, — проговорил игумен укоризнен

но. —

Когда берешься за такое дело, нужно доводить его до копил, а не бросать на полдороге… Новичок ты еще, Бойчо, в этом ремесле, ну, да, может быть, обойдется. Ведь мы распустили та

кой

слух насчет пропавших турок, что о них перестали беспокоиться. Но придется мне опять разузнать, что про них говорят.

Между тем Огнянов устремил глаза на то место, где были зарыты турки, и с удивлением увидел там большую кучу камней. Ни он, ни мельник Стоян этих камней не бросали. Огня

нов

высказал свое удивление игумену. Натананл его успокоил, говоря, что камни, очевидно, попали на это место случайно. Они не знали, что Мунчо каждый день ходит сюда и с проклятиями бросает камни на могилу турок, так что уже подобрал все камни, валявшиеся поблизости.

Огнянов протянул руку игумену.

— Куда ты?

— До свидания, спешу. У меня куча дел со спектаклем. Из-за этой проклятой собаки я забыл про свою роль.

— Кого ты играешь?

— Графа.

— Графа? А где же твое графство?.. — пошутил игумен.

— Диарбекирская крепость… Дарю ее тому, кто пожелает. И Огнянов ушел.

Драма «Многострадальная Геновева», которую в этот вечер играли в мужском училище, неизвестна большинству молодых читателей. А между тем лет тридцать назад эта пьеса наряду с «Александрией», «Хитрым Бертольдом» и «Михалом» [55]воспитывала литературные вкусы целого поколения и приводила в восторг тогдашнее общество. Вот вкратце ее содержание. Один немецкий граф, по имени Зигфрид, уехал в Испанию воевать с маврами и оставил в неутешном горе свою жену, молодую графиню Геновеву. Не успел он уехать, как его наместник Голос явился к графине с оскорбительным предложением, которое она с негодованием отвергла. Тогда мстительный Голос убил Драко — верного графского слугу, графиню бросил в тюрьму, а графу написал, что графиня изменила ему с Драко. Разгневанный граф прислал ему приказ убить неверную супругу. Но палачи, на которых Голос возложил эту миссию, сжалившись над графиней, отвели ее с ребенком в лес и, оставив в пещере, бросили на произвол судьбы, а Голосу сказали, что казнили ее. Спустя семь лет злосчастный граф вернулся с войны и, узнав из письма, оставленного Геновевой, что она невинна, стал оплакивать ее раннюю смерть, а Голоса заковал в цепи, и тот сошел с ума от угрызений совести. Как-то раз граф, чтобы развлечься, поехал на охоту в лес и случайно нашел в пещере графиню с ребенком: при них жила серна, кормившая их молоком. Супруги узнали друг друга и, счастливые, вернулись во дворец. Эта наивная и трогательная история вызывала слезы у всех женщин в городе — и пожилых и молодых. Легенду о Геновеве все помнят доныне, а многие дамы даже знали пьесу наизусть.

Вот почему предстоящий спектакль уже много дней волновал бяло-черквовское общество. Его ждали с нетерпением, как большое событие, которое должно было внести приятное разнообразие в монотонную жизнь городка. Все население собиралось идти смотреть пьесу. Богатые женщины шили себе наряды, а бедные, продав на базаре пряжу, покупали билеты немедленно, чтобы не истратить деньги на соль или мыло. Только и было разговоров что о спектакле, и они отодвинули на задний план обычные сплетни о семейной и общественной жизни горожан. В церкви старухи спрашивали друг друга: «Гена, вечером пойдешь на «Геновеву»?» И уже готовились плакать о многострадальной графине. В каждом доме с интересом говорили о том, кто какую роль получил, и с удовлетворением узнавали, что Огнянов будет играть графа. Роль коварного, а впоследствии свихнувшегося Голоса взял господин Фратю — любитель сильных ощущений. (Стремясь произвести на публику как можно более глубокое впечатление, господин Фратю вот уже целый месяц не стриг себе волос.) Илийчо Любопытный играл слугу Драко и в день спектакля раз двадцать репетировал сцену своей смерти от меча Голоса. Он же должен был воспроизводить лай охотничьей собаки графа. И эту роль он разучивал с не меньшим усердием. Играть Геновеву предложили было дьякону Викентию, так как у него были красивые длинные волосы, но, узнав, что духовному лицу не разрешается выходить на сцену, эту роль дали другому парню, снабдив его какой-то белой мазью, чтобы он замазал себе усы. На остальные, второстепенные, роли тоже нашлись желающие.

Труднее было с декорациями и бутафорией, так как требовалось достать уйму всяких вещей, а денег было мало. Впрочем, потратиться пришлось только на занавес: его сшили из красного кумача и заказали одному дебрянскому иконописцу нарисовать на нем лиру. Лира получилась похожей на вилы, которыми ворошат сено. А для обстановки графского дворца собрали всю лучшую мебель в городе. У Хаджи Гюро взяли оконные занавеси с изображением тополей; у Карагезоолу — два малоазиатских кувшина; у Мичо Бейзаде — изящные стеклянные цветочные вазы; у Мичо Саранова — большой ковер; у Николая Недковича — картины на темы из франко-прусской войны; у Бенчоолу — старую продавленную кушетку, единственную в городе; у Марко Иванова — большое зеркало, привезенное из Бухареста, и групповой портрет «мучеников»; из женского монастыря взяли пуховые подушечки; из школы — карту Австралии и звездный глобус, а из церкви — малую лю

стру,

которой предстояло освещать всю эту всемирную выставку. Кое-что позаимствовали даже из тюрьмы конака, а именно — кандалы для Голоса. Костюмы же были те самые, в которых три года назад играли «Райну-княгиню» [56]. Таким образом, граф надел Святославову порфиру, а Геновева — багряницу Раины. Голос нацепил себе на плечи что-то вроде эполет и натянул на ноги высокие блестящие ботфорты. Ганчо Попов,

игравший

Хунса, одного из палачей, заткнул за пояс длинный кинжал,

припрятанный

до будущего восстания. Драко щеголял в помятом цилиндре Михалаки Алафранги. Напрасно протесто

вал

Бойчо против всей этой нелепицы и мешанины. Большинство актеров упорно настаивало на том, чтобы все на сцене выглядело как можно более эффектным, и ему пришлось подчиниться.

Как только зашло солнце, публика стала сходиться в

шко

лу. Виднейшие горожане заняли передние парты, и тут же сел бей, которому послали особое приглашение. Рядом с беем посадили Дамянчо Григорова, чтобы тот по мере сил

развлекал

старика. Все остальные места были заняты разношерстной толпой, и, пока не поднялся занавес, в зале стоял гул. Из дам больше всех шумела тетка Гинка; она знала пьесу наизусть

и

рассказывала соседям, какие будут первые слова графа. Хаджи Смион, сидевший за другой партой, отметил, что зрительный

зал

бухарестского театра

значительно

больше здешнего,

и

объяснил зрителям, что означают вилы, намалеванные на занавесе. Оркестр, состоявший из местных цыган-скрипачей, почти беспрерывно играл австрийский гимн, очевидно в честь

немецкой

графини.