— Огнянов, да? — проговорил он. — Спасибо… Все называют вас Графом, а вот мне один пустяк помешал увидеть вас в этой роли.

Гости переглянулись, улыбаясь.

— Колчо, спои нам монашеский тропарь!

Колчо сделал торжественное лицо, откашлялся и начал:

— Благослови, господи, праведниц твоих: госпожу Серафиму и кроткую Херувиму; черноокую Софию и белолицую Рипсимию; толстую Магдалину и сухопарую Ирину; госпожу Парашкеву — незлобивую деву и Хаджи Ровоаму — безгрешную мадаму…

Колчо перебрал всех обитательниц местного женского монастыря и каждой дал характеристику, прямо противоположную действительной.

Вся компания громко хохотала.

— Пожалуйте к столу! Нечего смеяться над Христовыми невестами! — шутливо ворчала попадья.

Гости уселись за стол, на котором вместо салфеток лежало длинное полотенце.

Поп Ставри благословил трапезу, и гости отдали ей заслуженную честь, — все, кроме Соколова, который все еще не мог успокоиться. Перед хозяином стояла исполинская бутыль с янтарным вином, и он, не скупясь, разливал эту благодать.

— Вино веселит сердце человека и тело укрепляет! — воскликнул он по-русски, доливая стаканы. — Граф, пей! Николчо, за твое здоровье! Давай, Кандов, опрокидывай, ты же «русский»! Доктор, хлебни как следует! Это ведь не лекарство, это дар божий. Колчо, промочи горло, чадо мое, потом спой еще нам румынскую: «Лина, Лина…»

Так потчевал развеселившийся поп Ставри своих гостей, то утоляя, то возбуждая их жажду, а стаканы звенели, скрещивались, мелькали в воздухе, и казалось, будто они танцуют кадриль.

После ужина все беседовали еще оживленнее и — на самые разнообразные темы. Разумеется, вскоре зашла речь о «Геновеве», о том, как Стефчов пытался освистать Огнянова, и поп Ставри осудил Стефчова. Огнянов искусно перевел разговор на более безобидную почву, заговорив о том, какое вино будет лучшим в этом году. Поп Ставри, как рыба в море, почувствовал себя в родной стихии и со знанием дела перечислил качества вин всех местных виноградников. А про Пиклиндольское вино сказал, что это — всем шампанским шампанское…

— Оно греет, как солнце, и сверкает, как золото; оно желтое, как янтарь, и острое, как бритва. От такого вина помолодел пророк Давид… Десять капель этого вина превращают человека в философа, пятьдесят — в царя, а сто — в святого!

Поп Ставри говорил с таким восторгом, что у любого самого строгого постника слюнки бы потекли. Увлекшись, старик присвистнул от восхищения, и на столе погасла свеча.

— Зажгите ее скорей! — попросил он.

— Поп Ставри, у тебя есть три сокровища, — сказал Колчо, — священство, подсвечник и свеча, но, по правде сказать, я сейчас ни одного из них не вижу…

— А у тебя что есть, чадо мое? — спросил священник, не поняв тонкой шутки.

— А у меня ни кола, ни двора, всего и богатства, что зовут меня — Колчо!

Эти остроты рассмешили всех.

Вскоре разговор стал общим. Но вот с улицы донеслась веселая песня. Вероятно, пел какой-нибудь голосистый молодой парень:

Певец прошел мимо, и песня замерла в конце улицы. Разговор перешел на Милку Тодоркину, соседку попа Ставри. Милка была красивая, но распутная девушка; в городе о ней рассказывали разные разности, и ее слава росла с каждым днем, на радость болтливым сплетницам. Недавно о Милке и песню сложили. А соседи ее постоянно ворчали. Им было не по нутру, что под боком у них такой соблазн, — ведь дурные примеры заразительны. Люди советовали Милкиным родителям обвенчать

ее

с Рачко Лиловым, сыном медника, который был от нее без ума. Но его родители не соглашались. Кто же захочет отдать свое чадо подобной сердцеедке?

— Почему этот Лило-медник и слышать не хочет о Милке? — спрашивала попадья. — На ком же он собирается женить своего рябого Рачко? Уж не думает ли он, что за его сынка

пой

дет дочь какого-нибудь чорбаджии или боярышня? Милка — девушка молодая, красивая… Ну, грешила, оступалась по глупости

,

так ведь поумнеет же она когда-нибудь! Ум приходит с годами… Уж если они любят друг друга, пусть и поженятся. Будут жить да поживать в любви и в согласии, как бог даст. Чего

бы лучше?

— Дура девчонка, что и говорить, — вмешался поп Ставри, — да ведь и ее искушают со всех сторон: что ни волокита — за ней волочится, что ни песня — про нее сложена… Ничего не поделаешь! Люди из мухи делают слона, из муравья — льва! Так вот и получилось, что про Милку худая слава пошла… Я говорил ее отцу: «Подстереги ты этого сукина сына Рачко, когда он придет к девушке, да и обвенчай их немедля, вот и делу конец». Фата все покроет.

— А ведь еще недавно ходил слух, будто сын чорбаджи Стефана сватался к Милке; правда это? — спросила одна гостья. — Тогда она еще берегла свою честь.

— Кого только к ней ни пристегивали!.. Вот и потеряла свое доброе имя, — сказала другая.

— А вы знаете, Кириак Стефчов собирается засылать сватов к Лалке, Юрдановой дочери, — отозвалась третья.

Эти слова пронзили доктора, точно острым ножом.

— Как же, как же — у Стефчова глаза разгорелись на богатое приданое, — подтвердил хозяин.

— А Милке нравится Рачко? — спросил Огнянов, чтобы переменить разговор.

— Я же вам говорю! Он ходил к девушке тайком, — значит, полюбились друг другу… Ну и нечего канителиться, скорей под венец, вот и сплетням конец. Ох, Иисусе Христе, прости, господи, согрешишь тут с этими мирскими соблазнами… А завтра праздник — андреев день… Ганчо, налей еще нижиереченского винца, а то у нас глотки пересохли… Анка, Михалчо, пора спать. Вы еще маленькие.

Дети встали и ушли, очень недовольные: их живо интересовал разговор о Милке Тодоркиной.

— По-моему, нужно дать этой Милке свободу выбора: зачем принуждать ее венчаться? — сказал Кандов.

Поп Ставри смерил его взглядом.

— Как же не венчаться? — проговорил он в недоумении.

— Пусть дадут ей свободу, нельзя же лишать ее человеческих прав, — говорил студент с жаром.

— Какую свободу? Свободу выставлять свое грязное белье напоказ? Не пойму я тебя.

— Странное у вас представление о правах человека, — заметил Николай Недкович.

— Раз она не стесняет свободы других, пусть живет, как ей нравится: ничего дурного в этом нет! — объяснил Кандов.

— А если у нас будет самолучшая, — тоже скажешь «ничего дурного»? — спросил поп Ставри.

— Какая «самолучшая»?

— Ну, республика! — нетерпеливо объяснил хозяин. Кандов посмотрел на него в недоумении.

Недкович шепотом объяснил ему, какое значение произвольно придавал старик этому слову.

— Тут все дело в принципе, — уверенным тоном начал Кандов. — Передовые идеи нашего либерального века требуют освобождения женщины от рабского подчинения мужчине — наследия варварских времен.