— Что же тогда получится? — спросил пои Ставри, ничего не поняв.

Повернувшись

к

Огнянову и Недковичу, Кандов продолжал:

— Современная наука признала, что способности у мужчин и женщин одинаковые, а значит, женщина должна быть уравнена в правах с мужчиной. До сих пор она была жертвой целого ряда глупых предрассудков, которые сковывали ее волю; она задыхалась под унизительным бременем тирании и животных инстинктов мужчин! Люди придумали множество законов и всяких формальностей, чтобы мешать каждому ее шагу!..

Кандов говорил искренне. Он был честный человек, но наглотался без разбору утопических теорий разных социалистических доктринеров, и это спутало его понятия об истине и лжи; трескучие слова и модные закругленные фразы затмили для него реальную правду жизни; пораженный их новизной, он пытался во что бы то ни стало блеснуть ими. До сих пор Кандов жил в среде, страдающей болезненным идеализмом. Чтобы отрезветь, ему надо было побыть некоторое время в Болгарии.

— Скажите мне, — продолжал он, — что значат все эти громкие слова: целомудрие, брак, супружеская верность, святые материнские обязанности

и другие подобные нелепости? Все это просто эксплуатация женской слабости!

— Точно по книге читает! — пробормотал поп Ставри себе под нос.

— Господин Кандов, — возразил Недкович, — все образованные люди сочувствуют тем идеям, которые вы высказали вначале. Но вы сейчас совершили головокружительный прыжок и впали в безумную крайность… Вы отбрасываете законы — и

уже

не только созданные людьми, но и законы природы: вы подрываете незыблемые основы, на которых построено человеческое общество… Что произойдет, если мы уничтожим брак, семью, материнство и отнимем у женщины ее высокое призвание?

Поп Ставри, наконец-то поняв, о чем идет речь, нахмурил брови.

— Я требую ее эмансипации, — заявил Кандов.

— Прошу прощения, вы требуете ее деградации, — обернулся к нему Огнянов.

— Господин Огнянов, вы читали философов, писавших по женскому вопросу? Советую почитать…

— Кандов, Кандов, друже! — обратился поп Ставри к студенту. — А ты читал Евангелие?

— Читал… когда-то.

— Помнишь, как там сказано: «Жены, своим мужем повинуйтеся»? И дальше: «Сего ради оставит человек отца своего и матерь свою и прилепится к жене своей?»

— Я основываюсь только на истинной науке, батюшка.

— А есть ли наука более истинная, чем божья? — сердито возразил старик. — Нет, друже Кандов, выкинь-ка ты из головы все эти протестантские измышления. Брак — великое таинство. Да разве можно без брака, сынок? К чему же тогда церковь, к чему вера, к чему священники, если люди будут размножаться, подобно свиньям, без венца, без благословения божьего?

Дверь открылась, и вошел Ганчо.

— А у Милки на дворе шум и гам стоит — ужас! — сказал он.

— Что случилось? Из-за чего?

— Толком не знаю, — ответил Ганчо, — но сдается мне, что наш Рачко попался в ловушку. Со всего околотка соседи собрались.

— Если это действительно Рачко, догадываюсь, что будет дальше, — сказал поп Ставри. — Пойдем, ребята, посмотрим… Может, и батюшка там понадобится. Без попова благословения ничего не делается, что бы ни болтал наш друг Кандов…

Все гости вышли из дома.

Надо было миновать несколько ворот, чтобы дойти до дома Милки Тодоркиной. В тесном дворике стоял гул голосов; люди толпились у крыльца. Шум нарастал. Любопытные соседи запрудили весь двор, кое-где светилось два-три фонаря. Многие

пытались увидеть в окно запертых любовников. Милкин отец кричал, мать причитала и, как вспугнутая наседка, носилась с места на место. Вскоре пришел и отец Рачко, протиснулся сквозь толпу и принялся было выбивать дверь, чтобы выручить сына… Но несколько сильных рук оттянули его назад.

— Это что за порядки! — орал он, пытаясь снова навалиться на дверь.

— Дядюшка Лило, успокойся! — крикнул ему один из соседей. — Видишь, как дело обернулось?

— Сыночек! — взвизгивала Лиловица. — Не отдам я своего сына такой дряни и мерзавке!.. — И, как коршун, бросалась на тех, кто ей противоречил.

— Грех тебе, Лиловица! «Дрянь и мерзавка»! А что делает у нее твой Рачко? Давайте-ка лучше поступим по обычаю.

— Что вы с ним хотите сделать? Уж не повесить ли? За что? Или он убил кого?

И Лиловица, растрепанная и обезумевшая, снова кинулась к двери.

— Обвенчаем их как полагается!

— Не хочу я этой ведьмы в снохи!

— А сын твой хочет, его и обвенчаем…

Мать Рачко в отчаянии не знала, что делать. Она чувствовала, что этот всеобщий приговор сильнее ее. И она начала причитать:

— Погубили мое дитя! Смерть моя пришла!.. Чума ее возьми — эту бешеную суку, что приворожила моего сына!

Толпа все увеличивалась, нарастал и шум. Среди общего гула можно было разобрать только отдельные выкрики, но все люди требовали одного:

— Венчать, венчать! И все образуется в три дня, — кричал один сосед.

— «Свяжи попа, и приход смирится», — отзывался другой.

— Что искал, то и нашел, — говорил третий.

— Постойте, надо узнать толком: может, она его нарочно заманила?

— Парень сам хотел на ней жениться.

— Раз так, чего ж они канителятся?

— Ждут, чтобы пришел человек из конака, тогда и откроют.

— Идет! Онбаши пришел! — закричали вдруг несколько человек.

Шериф-ага в сопровождении двух полицейских протиснулся сквозь толпу.

— Обвенчать их сейчас же! — крикнул кто-то.

— Нет, сначала в баню отвести под барабанный бой, чтоб всю грязь долой, — отозвался Ганчо Паук.

— Плевое дело, ребята: худо ли, хорошо ли, — обвенчаем их тут, на месте, да пусть нас вином угостят, — сказал Нистор Летун.

— А попа позвали? — спрашивал всех Генчо Стоянов.

— Здесь я! — отозвался поп Ставри и вместе со своими гостями пробился вперед. — Не беспокойтесь, ваш батюшка знает христианский закон… Ганчо, ступай принеси мне епитрахиль и требник.

Тут дверь открыли.

— Выходите! — крикнул онбаши.

Раздались голоса: «Милка, Рачко! Выходите!» Все столпились возле онбаши. Многие вставали на цыпочки, стремясь посмотреть на парня и девушку, точно никогда их не видели. Фонари поднялись над толпой и ярко осветили открытую, дверь. Первой на пороге появилась Милка. Она не подымала глаз и так растерялась, что даже не могла ответить матери, невнятно говорившей ей что-то. Только раз она подняла глаза и посмотрела вокруг испуганно и удивленно. Сейчас Милка была еще красивее, чем всегда, и быстро привлекла на свою сторону симпатии разгневанных соседей. Молодость и красота обезоружили озлобленную толпу. На многих лицах можно было прочесть, что девушку уже простили.

— Молодка выйдет, каких мало! — заметил один сосед.

— Ну уж ладно, чему быть, того не миновать… Совет им да любовь! — сказал Нистор.

Поп Ставри стоял впереди со своими гостями. Некоторые из них никогда не видели Рачко.

— Рачко, выходи и ты! — крикнул старик, подойдя к двери и заглянув в темную комнату.

— Не стыдись, родной, выходи, — говорил другой, — мы все вам простим, и батюшка благословит вас на веки веков.

Кандов повернулся к своим друзьям.

— Трудное положение, — сказал он тихо. — В такие минуты человек стареет на десять лет.

— Своеобразный народный обычай, — проговорил Недкович, — в позапрошлое воскресенье здесь таким же образом обвенчали другую пару.