Фыркнув, я подумала, что только во сне подобные эпизоды могут казаться романтичными. В бору, между прочим, муравьи и комары. А на морском берегу – песок, который даже при неподвижном загорании оказывается во всех возможных и невозможных местах. Со всеми вытекающими последствиями.

Тем не менее, смотреть на Кросса мне было как-то неловко. Буркнув что-то про доброе утро, хотя было уже за полдень, я юркнула в ванную и с ужасом увидела в зеркале нечто страшное и опухшее. Пришлось спешно наводить красоту.

Кому сказать! Я прихорашиваюсь, чтобы не выглядеть пугалом перед кроссовками!

Наскоро перекусив без аппетита, я вымыла посуду и отправилась в магазин, размышляя попутно, как бы заставить Кросса вспомнить что-нибудь еще и что будет, если я ошибусь с его именем – у меня навечно останутся в женихах говорящие кроссовки? Жара продолжалась, так что сам он скучал дома.

Покупая хлеб, я вдруг заметила маленькую кругленькую бабульку с огромной сумкой. Не узнать ее было невозможно. Звали ее Лариса, она была постоянной прихожанкой церкви на Шуваловском кладбище, в которую я ходила до того, как Димку перевели в Питер. Трудно поверить, но эта тихая и скромная старушка была для всех церковных настоящим геморроем. Дело в том, что при полном отсутствии слуха и голоса она страдала невероятной любовью к хоровому пению. Общенародных «Верую», «Отче наш» и «Царю Небесный» ей катастрофически не хватало, и она громко подпевала хору. Тщетно ее просили если не замолчать, то хотя бы петь потише, тщетно дьякон цитировал ей церковные правила, запрещающие «неблагочинные вопли» во время службы. В конце концов на нее просто махнули рукой.

- Здравствуй, миленькая, - приветливо поклонилась она в ответ на мой кивок. – Вот имя твое забыла только.

- Катя.

- Да-да, Катенька. Что-то давно тебя не видно в храме.

- Я в другой хожу. У меня там духовник. Давайте, помогу.

Иногда во мне просыпается такая вот добрая самаритянка.

Перекинув свою сумку в левую руку, я сгребла бабкину торбу в правую, и меня сразу перекосило. Камни она там тащит, что ли?

- Мне недалеко, миленькая, вот сюда, через дорогу и во дворик.

Ага, в тот самый дворик, где я побывала в субботу. Проспект Художников, дом тридцать три.

- Вы здесь живете?! – изумилась я совпадению.

- Да. А что?

- Это у вас в доме недавно колдуна убили?

Бабка Лариса начала старательно креститься.

- У нас, у нас, миленькая. В моем подъезде. Ты представляешь? Вот Бог-то его и наказал за дела сатанинские! Не поверишь, сколько к нему народу шастало. Я выйду на улицу, сяду на лавочку – обязательно кто-то подойдет и спросит, в этом ли подъезде его квартира. Ну, не его, конечно, снимал он у Вовки. Хотя и сам Вовка такой же нехристь.

- А звали его как?

- Колдуна-то? – бабка снова перекрестилась. – Не знаю и знать не хочу. А тебе на что?

- Теть Лариса, - у меня даже голос сел от волнения, и я заговорила шепотом. – Мне нужно вас кое о чем спросить. Можно я сейчас домой сбегаю, а потом зайду к вам ненадолго?

- Да конечно, заходи, - обрадовалась неизвестно чему бабка. – Чайку попьем. А то мне одной скучно. А чего не прямо сейчас?

- Да у меня там суп на плите варится.

Дотащив сумку до лифта, я узнала номер квартиры и бегом помчалась домой. Никакого супа у меня на плите, конечно, не было, зато в голову пришла замечательная мысль.

Через пятнадцать минут я уже звонила в бабкину дверь, зажав под мышкой папку с «потеряшками».

От выставленного передо мной кусища вафельного торта с орешками у меня просто глаза на лоб полезли. Под стать ему была и кружка с чаем – примерно литровая.

- Ты кушай, миленькая, кушай, - подбадривала бабка Лариса. – Я еще отрежу.

Пока я мужественно заталкивала в себя скрипящий на зубах торт, она вываливала на меня ворох церковных новостей, преимущественно о тех прихожанах, с которыми я была категорически не знакома и даже приблизительно не представляла себе, кто это. Но приходилось вежливо кивать головой, рискуя подавиться. Наконец я решила, что вытерпела достаточно, можно и к делу приступать.

- Теть Лариса, - произнесла я таинственным полушепотом, вращая глазами, как андерсоновская собака, - я про колдуна еще кое-что хочу вас спросить.

- Да на что он тебе сдался? – от досады бабка едва не плюнула на потертый ковер.

- Понимаете… - еще более таинственно протянула я, - надо ведь с этим бороться. Разве нет?

- Ну… да, - вынуждена была согласиться она.

- Мы и боремся, - я постаралась, чтобы «мы» прозвучало так, чтобы не возникло желания любопытничать, кто именно. Но, кажется, перестаралась.

- Так это… вы... его?.. – она ахнула и схватилась за сердце.

- Да нет, что вы. Как вы только могли подумать! – очень натурально возмутилась я. – Мне просто надо знать, кто к нему ходил. Вдруг, им еще можно помочь. Вот посмотрите, - я протянула ей папку, которая до сих пор сиротливо лежала на краешке стола. – Может, видели кого-то из них?

Бабка нацепила на кончик носа висящие на шнурочке очки и принялась внимательно рассматривать фотографии. Пересмотрела всю пачку несколько раз и вздохнула с сожалением:

- Нет, никого, пожалуй, не видела. Ну ведь я же не сижу у подъезда весь день, так?

Она собрала фотографии в стопочку и хотела уже вернуть мне, но задержалась взглядом на верхней.

- Ты знаешь, миленькая, - подумав, сказала бабка Лариса, - а ведь видела я эту девчонку. Сразу не признала, а сейчас посмотрела хорошенько и вспомнила. Точно-точно.

Я бросила взгляд на «девчонку», и у меня потемнело в глазах.

Это была, разумеется, Алла Румянцева.

- Точно-точно, - тараторила бабка Лариса, а я тупо кивала головой, как китайский болванчик. – Она на машине приехала, черной такой. Кажется, на иномарке. Прямо к подъезду подкатила. Только вот я не знаю, к колдуну она шла или нет. Я в магазин шла, а машина во двор въехала и остановилась. А потом я возвращалась, а она как раз несется по двору, как сумасшедшая, в машину села, дверью – бах и уехала.

- Она одна была?

- Ну… Водителя-то я не видела, врать не буду. Но сама она на пассажирское место залезала. Значит, не одна.

- А когда это было, не помните?

- Точно не скажу. Где-то месяц назад. Может, больше.

Пообещав заходить иногда в гости, я наскоро распрощалась и ушла. Настроение упало, что называется, ниже плинтуса.

Выйдя из подъезда, я вдруг почувствовала странную дурноту. В ушах зазвенело, перед глазами поплыли темные пятна, рот наполнился противной кислой слюной. Я испугалась, что упаду в обморок, и шлепнулась на скамейку, спугнув двух облезлых кошек.

Это все торт, подумала я. И духота. Духоту я не переношу и обычно ношу с собой валидол. Но в этот раз вышла из дома без сумки, а переложить упаковку в карман забыла.

Не задумываясь о том, как нелепо выгляжу, я опустила голову вниз, между колен. Все равно рядом никого не было. Но дурнота не проходила. К тому же мне вдруг стало очень страшно. Словно кто-то невидимый следил за мной. Одинаковые длинные многоэтажки окружили меня со всех сторон, словно хотели задавить, и пучили на меня мириады подслеповатых окон. Обглоданные черемуховой молью деревья стояли абсолютно голые, как в фильме ужасов, и тянули ко мне страшные серые ветки. Захотелось с визгом убежать и спрятаться, но ноги не держали: едва встав, я снова упала на скамейку.

«Это все колдун!» - ослепительно вспыхнуло в голове на фоне черной паники. Перекрестившись, я зашептала: «Живый в помощи Вышняго…» Строчки помогающего в опасности псалма, который я никак не могла толком выучить, всплывали в памяти одна за другой.

Солнце выглянуло из-за набежавшей тучки, и я вздохнула свободней. Встала со скамейки – ноги не дрожали, звон в ушах прекратился.

И с чего это меня так разобрало? Может, от расстройства, что Алла Румянцева могла быть в числе колдуновых клиентов или просто знакомых и, следовательно, Кросс вполне мог оказаться ею? А я-то раскатала губу трамплином, дура!