— Посмотри-ка на этого высокого парня в белой водолазке, просто красавец! — сказала мадам Жюрио мадам Порталье.

— Моника, что ты такое говоришь…

Но она все-таки навела бинокль на лидера Студенческого союза.

— Да, недурен…

Когда первые ряды прошли мимо обеих женщин, фальшиво горланя «Интернационал», толпа зевак, которая ринулась вперед, смешиваясь с демонстрантами, увлекла мадам Порталье и мадам Жюрио за собой. Двести или триста метров дамы прошли вместе со всеми. Моника Жюрио очень разволновалась, но старалась не подавать виду. Догадливая мадам Порталье, которую толпа все плотнее прижимала к подруге, спросила:

— Что с тобой? У тебя щеки горят!

— Ужасная жара…

— Берлин! Рим! Варшава! Париж! — кричали подростки, размахивая транспарантом.

«Лицеисты XVI округа за демократическую реформу образования». Появились люди с надетыми на них плакатами: «13 мая 1958 — 13 мая 1968, с юбилеем, генерал!» Они хором пели: «Десять лет — и хватит!» Еще через шесть рядов шагали лидеры профсоюзов под огромной надписью красными буквами на желтом фоне «Всеобщая конфедерация труда». Недавно избранный председателем Жорж Сеги, потный, с одутловатым, багрово-красным лицом и в дорогом шерстяном костюме с безупречно отглаженными складками на брюках, шел в сопровождении верных помощников, которые уже знали, что всеобщая забастовка не встретила особой поддержки. За ними шла более скромная Демократическая федерация труда с неброским плакатом «За общее дело». Дальше — коммунисты, генеральный секретарь Вальдек-Роше вытирал блестящую лысину. Еще два месяца назад он был абсолютно уверен, что до начала сентября не случится ничего экстраординарного. Рядом с ним шли встрепанный Ролан Леруа и вечно недовольный Марше. За ними было видно депутатов от Федерации левых сил: Франсуа Миттерана [52]с вопросительной миной, Шарля Эрню с его неизменной узкой короткой бородкой от виска до виска, Ги Молле [53]. Мендес Франс держался среди молодежи, подальше от аппаратчиков. Были там и преподаватели, и ученые из Национального совета научных исследований, и актеры…

Когда зазвонили колокола Сорбонны, мадам Порталье и мадам Жюрио удалось наконец выбраться из толпы. Прежде чем ринуться прочь мимо зданий на улице Вожирар в сторону, противоположную движению демонстрации, они успели разглядеть на куполе студентов, развернувших вперемежку красные и черные флаги. Слишком утомленные, дамы не стали ждать продолжения событий. Группы людей в касках вышли из здания университета и попытались присоединиться к шествию, неся куклу, изображавшую повешенного жандарма. Их не пропустили крепкие парни из службы охраны порядка Всеобщей конфедерации труда с красными лентами в петлицах:

— Это вам не карнавальное шествие!

— Коммунисты, приспешники Москвы!

За этим происшествием наблюдали Порталье и Теодора, затерявшиеся в медленно движущейся, но полной решимости толпе. Они расстались с Марко и Родриго, которые вместе с демонстрантами направились дальше к Лион де Бельфор, а сами выбрались из потока, расталкивая всех плечами. Пора было идти в Сорбонну.

— Может, найду свой мопед, — без особой надежды сказала Тео.

— Было бы странно, если его никто не спер…

— Вот, он стоял здесь…

— Ладно, другой найдем.

Плакат на фасаде оповещал прохожих: «Университет открыт для всех: и для студентов, и для трудящихся». Сотни демонстрантов бродили по главной университетской площади, не веря, что их туда пропустили. У подножия лестницы, ведущей в часовню, музыкант в очках и с трубкой в зубах барабанил джаз на пианино. У Виктора Гюго, меланхолически взиравшего со своего постамента, на шее был повязан красный галстук, который очень его молодил. Порталье и Тео держались за руки, радуясь, что оказались наконец в Сорбонне, до которой из Нантера было так далеко. Они зашли в гости, но чувствовали себя так, словно вступают во владение желанной обителью. Все свободное пространство покрывали граффити, нанесенные краской из баллончиков, и нарисованные фломастером плакаты в стиле дацзыбао [54]. Призывы уже не имели ничего общего с узкополитическими требованиями: «Будьте реалистами, требуйте невозможного!», «Наслаждайтесь без преград!» В облицованном плиткой вестибюле у одной из мраморных нимф рука была перевязана бинтом, а на лбу наклеен лейкопластырь. Друзья просунули нос в дверь переполненной гудящей аудитории. Там требовали отставки полицейского префекта и министра внутренних дел. В галереях, на перекрестках коридоров и залов спонтанно возникали беспорядочные собрания, где студенты оживленно обсуждали все на свете, горячо споря и перебивая друг друга:

— Нам нужна четкая программа, иначе нас не станут принимать всерьез!

— Долой все уставы!

— Пойдем маршем на телевидение!

— Нет, на заводы!

— Ну, вот мы и дома, — сказала Тео, таща за собой Порталье по лестнице В. На первой лестничной площадке огромные, еще не до конца высохшие буквы призывали: «Примите свои желания за реальность!»

Едва открывшись, Сорбонна переполнилась людьми. Ею завладели тысячи юношей и девушек, все время прибывали новые, и толпа, не помещаясь, выплескивалась на соседние площади. Совершенно спонтанно, под шум голосов и смесь разной музыки там вырос огромный лагерь. На подоконниках второго этажа загорали девушки. Другие, более сознательные, листали «Аксьон» или «Анраже». Внизу, на главной площади, появилось множество прилавков: на козлах и вынесенных из здания столах громоздились стопки книг и брошюр, а под огромными плакатами с портретами Че Гевары, Маркса и Мао — красные флаги, вьетнамские флаги. На верхней площадке лестницы у входа в здание кучка националистов водрузила на колени к статуе Пастера букет черных лилий, напоминающих о бретонском флаге. Хорошо одетый господин, набравшись смелости, пытался вступиться за трехцветное знамя. Его обступили. Его слушали — он слушал других; его критиковали — он защищался.

Даже в грубых шутках и самых горячих возражениях не чувствовалось злобы, никто не нападал на сторонних наблюдателей, те участвовали в дискуссиях, разгоравшихся в слегка раздраженной из-за бессонной ночи толпе:

— Вы же ставите крест на своей учебе…

— Мы не сотрудничаем с загнивающим обществом.

— А как же ваше будущее?

— Какое будущее? Умирать от скуки с набитым брюхом?

В ту же ночь в главной поточной аудитории на генеральной ассамблее Родриго был избран членом Оккупационного комитета, получив мандат на двадцать четыре часа с возможным продлением. Выяснилось, что прямая демократия не может выжить без организации, причем для многих это было полной неожиданностью:

— Надо сорганизоваться, — говорил Родриго, — иначе мы не выстоим.

— Твоя организованность нас душит!

— А есть хочешь? Этим тоже надо заниматься!

Было решено, что Оккупационный комитет расположится в библиотеке имени Леона Робена, на втором этаже, и возьмет руководство на себя. Нашелся настоящий повар, к счастью, он был в отпуске, и его немедленно наняли на работу. Ему в помощь взяли несколько девушек легкого поведения, не имевших никакого отношения к университету. В большом вестибюле здания на улице Эколь было решено устроить кухню. Собранная провизия должна была храниться в одной из галерей, а столовую решили открыть над аудиторией Мишле. Возникло множество разных комитетов. Чтобы устроить дискуссию, достаточно было выбрать пустое помещение, прикрепить на дверь плакат, сообщить в Оккупационный комитет и все там же, на втором этаже, в коридоре слева от лестницы В, напечатать на машинке или размножить на ротаторе листовки.

После временного избрания их друга Родриго, Теодора и Порталье ненадолго прикорнули в заднем ряду поточной аудитории, а потом отправились участвовать в дискуссии о подавлении сексуальности, организованной Костасом Акселосом [55]. Они застали там испанских студентов, споривших на фоне невыразительной картины в духе банального академизма. Поверх сцены из греческой мифологии красным фломастером было нацарапано: «Голлистский режим — ядовитый цветок, пожирающий нашу весну». Испанцы собирались установить на корабле в открытом море недалеко от берегов Каталонии пиратскую радиостанцию, чтобы оповещать своих соотечественников о преступлениях Франко [56]. Тео и Порталье в этом ничего не понимали, а потому снова отправились к Родриго и другим избранным на сегодня членам Комитета, плутая по лестницам и аудиториям. Как раз в это время у Родриго разгорелся спор с Марко: