Двое других легионеров снова появились в кухне.

– В остальных комнатах никого. Только один труп. Через несколько секунд, для Пиба тянувшихся вечность, все трое направились к выходу.

– Извините за беспокойство.

Как только они вышли, он наклонился, отвернувшись в сторону, и его наконец-то вывернуло наизнанку.

Они покинули дом только ближе к вечеру. Оружейные очереди и взрывы стихли довольно давно, но Стеф опасалась, что некоторые солдаты могли остаться в засаде среди развалин, чтобы уничтожить грабителей, которым удалось прорваться сквозь круговую облаву. Пожилая дама погрузилась в ступор, из которого она время от времени выходила, чтобы снова бормотать какую-то чепуху. В спальне, на вешалке и в сундуках, они нашли кое-какую одежду, вполне нейтральную, во всяком случае не похожую на ту, что носили «подонки». Но и не всякую там дрянь: с тех пор, как заправилы моды и рекламы стали интересоваться поколением пожилых, наиболее многочисленным в европейском обществе, старики перестали одеваться по-стариковски. К счастью, покойный «дядя» был маленького роста и сохранил стройную фигуру юноши, так что Пиб, очень рослый и коренастый для своего возраста, смог без труда подобрать себе по размеру брюки, тенниску, ветровку и кроссовки. Стеф выбрала джинсовый костюм – куртку и брюки, дополнив его бежевым приталенным плащом. Они захватили оружие и пули и решились выйти из дома, предварительно попрощавшись с «тетушкой». Та сидела в кресле и не ответила им ни взглядом, ни жестом, навсегда погруженная в безумие. Из глаз ее текли слезы, смывая с лица белую маску пыли.

Стеф и Пиб осторожно продвигались по неизвестному месту. Ветер гнал низкие, предвещавшие новые ливни тучи. Вдали мигали красные огоньки и завывали сирены скорой помощи. От внушительного легиона, несколько часов назад развернувшегося вокруг, не осталось и следа. Черная волна откатилась, оставив на берегу бесчисленные трупы.

Пиб наклонился, чтобы сплюнуть остатки желчи – последнюю горечь. Его затуманенный слезами взгляд упал на изрешеченное пулями, припорошенное землей тело, лежавшее на краю воронки. Еще не успев увидеть лицо, он понял, что нашел Соль, свою сестренку по Южному Кресту.

Он никак не мог поверить, что Джон Вейн мертв. Самый опытный, самый сильный, самый уравновешенный из всего вспомогательного отдела сыщик бросился в Сену как институтка, утопившаяся из-за несчастной любви. Начальник отдела – «начальник принципата» в нынешней иерархии, хотя работавшие в прежние времена дивизионные комиссары терпеть не могли, когда к ним так обращались, лишь иногда соглашаясь на «принцип» – передал ему рапорт об обстоятельствах самоубийства Джона Вейна. Если бы не свидетельские показания беременной женщины, которая попыталась помешать ему прыгнуть в реку, если бы не оружие, оставленное на парапете мостика, словно подлинная расписка в свершившемся, все бы решили, что он стал жертвой мести, сведения счетов. За тридцать пять лет службы он успел завести множество личных связей самого разного толка, тем более что благодаря его таланту отправились за решетку – отдохнуть в тени в этом мире теней, как он любил говорить, – немало бандитов.

С покойным Джоном Вейном у них было много общего – одинаковый рост и телосложение, пристрастие к спиртному, грубость. Но при этом он совершенно не разделял взглядов старшего коллеги на долг, честь, на всю эту дурацкую мораль, выуженную из недр кропильниц. Сам он не колеблясь придерживал часть конфискованных наркотиков, чтобы загнать перекупщикам или знакомым, брал пухлые конверты, покрывая нелегальные делишки, соглашался уничтожать рапорты, компрометирующие деятелей политики и искусства. Он плел все более сложную, обширную и клейкую паутину. Если бы он жил на одну свою нищенскую зарплату, то никогда не смог бы купить трехэтажную квартиру на восточной окраине Парижа, в этом квартале-крепости, самом защищенном во всем городе. Деньги нужны были ему, чтобы обеспечить себе жизнь, войти в самые узкие круги Европы, чтобы и впредь ловить кайф от власти и собственного престижа. Они были для него как наркотик. И, как любой наркотик, требовали постоянного увеличения дозы.

А еще была Фелиси.

Фелиси, то модель, то актриса, то писательница, то певица, то телеведущая, то художница, то бывшая любовница бывшего министра. Фелиси, настоящая подделка, «силиконовая кукла», как говорили уличные дети, вся, с головы до ног, сделанная: губы, зубы, грудь, живот, бедра, ноги – истинное творение феи силикона. Фелиси соблаговолила остановить свой взор на нем, ужинать с ним, появляться на людях и спать с ним. Никогда еще, даже в самых безумных своих мечтах, он не обнимал столь совершенного тела. Он готов был без конца сливаться с ее золотистой кожей, проникать в изгибы ее тела, впитывать ее слюну, пот, ее влагу. Теперь она говорила, что, пожалуй, выйдет за него замуж, как того требовали законы архангела Михаила. Правда, замечала с очаровательной гримаской, что ей бы не хотелось во что бы то ни стало производить на свет детишек и жить в «крысиной норе».

Его тоже не привлекали ни отцовские обязанности, ни нищета. Он вспоминал, как однажды зашел в двухкомнатную квартиру Джона Вейна, в эту самую настоящую «крысиную нору», столкнулся там с чем-то совершенно несуразным, что было женой его коллеги, и поклялся самому себе, что никогда, никогда в жизни не опустится так низко. По сути самоубийство его старого приятеля было не таким уж неожиданным. Великие принципы, если и открывали перед тем, кто их исповедовал, двери администрации, контролируемой неподкупными и кристально честными легионерами, тем не менее не способствовали росту банковских счетов и не тешили воображение.

Никто не пришел на похороны Джона Вейна. Церковь отказалась хоронить его по-христиански, как и любого самоубийцу. Возможно, его тело передали в крематорий, а прах где-то развеяли. В отделе ограничились лишь тем, что направили вдове письмо с соболезнованиями.

– Садитесь.

Он пытался понять, зачем Принцип его вызвал. Босс был человеком скорее элегантным, он тщательно зачесывал назад седеющие волосы, на нем был блестящий серый галстук, сшитый на заказ жемчужно-серый костюм из дорогой ткани. Все это никак не вязалось с его скромным должностным уровнем и зарплатой. Даже если допустить, что он получал в три раза больше, чем низший по чину помощник легионеров, этого все равно бы не хватило на одежду и обувь такого качества и тем более на сигары, которые он не вынимал изо рта и которыми провоняли все помещения в отделе. Господин начальник принципата тоже не брезговал дополнительными заработками.

– Мне сказали, что вы были одним из тех, кто много работал вместе с Гарро.

Гарро? Наверно, у него какой-то провал в памяти. При этом имени в сознании не всплыло ни чье-нибудь лицо, ни какое-нибудь воспоминание.

– Нам всем будет не хватать дорогого Джона Вейна.

Ах вон что, Джона Вейна на самом деле звали Гарро. Что ж, впервые слышу это имя, очень рад. Коротких рукопожатий, обрывочных фраз и нескольких телефонных звонков хватило, чтобы они с Джоном стали своего рода сообщниками. Старший мог бы служить образцом для подражания младшему, если бы тот верил в искупительную миссию легиона.

– Ему была поручена тонкая работа, и я подумал, что вы, его, так сказать, духовный сын, могли бы подхватить эстафету.

Он сдержался и не сказал, что духовный сын уже давным-давно убил своего отца.

– Тонкая работа, говорите?

– Кое-кто на самом верху недоволен поведением некоторых наших начальников.

– Кое кто?

Принцип пригладил ладонью напомаженные волосы. Все подчиненные знали, что этот жест выдавал раздражение босса.

– Это неважно. Им нужны показательные разоблачения, и я получил приказ. Следует сплести широкую сеть, в которую попадется большая, очень большая рыба.