Эге, да ведь все эти большие рыбы запросто могли быть опутаны паутиной его связей или знать кого-то, кто… И шансы, что так или иначе разразится скандал, были очень велики. Он не выносил скандалов, а уж Фелиси их тем более не стерпела бы. Она на триста процентов одобряла принятое в Европе решение расстреливать всех грабителей, потому что, говорила она с апломбом, они оскверняют нашигорода, размножаются как крысы (она явно не любила грызунов), они давали превратное представление о нашейЕвропе, они умаляли величие нашейхристианской веры. Однажды телерепортеры отправились вместе с легионерами на спецакцию и засняли их сражение с «подонками». Вид изрешеченных пулями или сгоревших тел на экране вызвал странную реакцию у Фелиси: она не просто припала к телевизору – она брызгала слюной, едва сдерживала радость. Для нее изувеченные трупы были не неприятным последствием войны, а жертвенными агнцами, пролившими искупительную, очистительную кровь.

– У вас, наверно, есть более опытные, чем я, инсп… помощники, чтобы вести такого рода дела.

– Возможно. Но нет тех, кто был бы вхож в такие круги, как вы.

– Джон Вейн вовсе не был в них вхож. Что не помешало вам доверить ему эту работу.

Принцип оперся руками о стол и посмотрел на собеседника.

– У него были другие достоинства, например, опыт и выдержка. Но я сейчас, старина, не спрашиваю вашего мнения, я даю вам приказ. Гарро установил контакт с неким Жозефом, мелким содержателем притона. Этот тип поможет нам разнюхать побольше, будет наводчиком. На него можно рассчитывать: мы его держим за…

Принцип помолчал, стрельнул глазами по углам кабинета. Ни дать, ни взять – птички в клетке. Каждый раз, собираясь употребить крепкое словцо, он одинаково изображал замешательство, одинаково оглядывался.

– … яйца. Когда он точно скажет, какого числа состоится следующий… сеанс, мы устроим облаву.

– Следующий сеанс?

– Это такие закрытые вечеринки – только для посвященных, где приглашенные мучают, насилуют и приносят в жертву детей. Нет-нет, не европейцев, это дети-магрибинцы или африканцы, маленькие мусульмане, купленные в лагерях. Пока что у нас имеются лишь подозрения на сей счет, и нам поручено, а теперь – вам поручено – получить доказательства.

– Кое-кто наверху озабочен судьбой исламских выродков?

– Кое-кто старается хотя бы отчасти восстановить нравственность в Европе.

– А если я откажусь от вашего предложения?

Губы Принципа расплылись в тонкой, как лезвие ножа, улыбке.

– Мы с вами – члены легиона, а в легионе не отказываются от приказа старшего. Вы, конечно, вольны заметить, что приказ можно выполнить намеренно плохо, что равносильно самому настоящему неподчинению. На это я отвечу, что лучше не начинать эту игру. Я бы предпочел поговорить с вами о том, что называется последним шансом. Не вынуждайте нас извлекать на свет папки, в которых собраны данные о темных делишках, – коррупции, растрате общественных денег, лжесвидетельствах. За все эти обвинения если, конечно, они окажутся обоснованными, можно получить от двадцати до тридцати лет заключения. От двадцати до тридцати лет в одной клетке с дикими зверями.

Он старался не перемениться в лице, но внутри уже похолодел от ужаса. Босс был хорошо осведомлен о его махинациях, спекуляциях и связях, его он тоже держал за яйца, решив превратить в основную пешку, в эдакого троянского коня, заставить атаковать королев, ладей и слонов на их хорошо укрепленных полях. Возможно, что ему удастся съесть некоторых из них, но рано или поздно его самого тоже уберут из игры. Боссу было на это плевать: он будет менять коней, пока не очистит все конюшни. В дыму сигар господин начальник принципата воображал себя новым Каспаровым; но и ему суждено однажды проиграть, и он будет побежден и искромсан на куски.

Глотай горькую пилюлю не поморщившись, советует поговорка… Он прочистил горло.

– Так что такое этот Жозеф?…

Удовлетворенный босс улыбнулся ему своей омерзительной улыбочкой.

Он вернулся в свой трехэтажный особняк стоимостью в восемьсот тысяч евро около восьми. Фелиси набросилась на него, не дав даже присесть и, как обычно, промочить горло спиртным.

– Иди скорей переоденься. Мы опоздаем, цыпленочек.

Она звала его «цыпленочек» без тени иронии. Куда еще мы опоздаем? Она уже надела вечернее платье, которое, хотя и прикрывало ее формы, тем не менее эффектно подчеркивало их, и вынула украшения, приберегаемые лишь для особо торжественных случаев. Этот подарок бывшего министра – а возможно, и нескольких бывших… – вызвал у него приступ адско'й ревности, но Фелиси его успокоила, сказав, что она не собирается выбрасывать на помойку пятьсот тысяч евро только для того, чтобы потешить его мужское самолюбие. Он вспомнил, что им надо было ехать на вернисаж одного художника, друга Фелиси – еще один бывший? – а потом провести остаток вечера на каком-нибудь светском рауте, куда устремится добрая часть интеллектуальной, артистической и политической элиты Парижа.

Ему совершенно не хотелось никуда идти сегодня вечером, он предпочел бы остаться вдвоем с Фелиси, с изгибами ее тела. Но он даже не пытался уговорить ее провести вечер с ним вдвоем: она все равно бы уехала одна, бросила его со всеми его комплексами и заботами. А он бы поджидал до самого рассвета, когда наконец раздастся тихий стук двери и цоканье шпилек по мраморному полу прихожей. Он бы не находил себе места, готовый кого-нибудь прикончить.

– Давай скорей, цыпленочек.

Он поднялся, чтобы переодеться, в одну из спален, переделанную в гардеробную. Ему не нужно было ехать на вечеринку, чтобы заранее сказать, что там будет: все потолкутся в галерее, размером не больше, чем квартирка Джона Вейна, повосхищаются в присутствии художника его цветными пятнами и полосами в рамах, а потом, разбившись на группки, с бокалом шампанского в руке, перемоют ему кости и сравняют с грязью выставку – что за претензии при полном отсутствии культуры, да этому «произведению» самое место украшать стены в детском саду! – заклеймят ужасный вкус галеристки – уж не спит ли она с этим художником, а может, и со всеми остальными тоже, вы заметили, она выставляет только мужчин – отпустят ехидные замечания насчет возраста и объема талии этих анорексичных и бледных вампирш, преследующих высокую парижскую культуру со времен мрачного средневековья – нет, нет, не французскую и не европейскую, а именно парижскую, – поприветствуют улыбкой, поклоном или нарочитым жестом представителей легиона, легко узнаваемых по черным мундирам или по маленьким буквам «л», вышитым серебром на пиджаке, попросят их поделиться свежими новостями с Восточного фронта, успокоятся, узнав, что войска исламистов не продвинулись ни на пядь за те три года, когда войска архангела Михаила готовятся с Божьей помощью перейти к генеральному контрнаступлению, будут до одури хохотать, острить, поглаживать друг друга, отпускать комплименты или говорить гадости, после чего, словно по таинственному сигналу, все разом отправятся, щебеча, на фуршет в какую-нибудь квартиру или особняк в центре Парижа, все устремятся, оголодав, к столу с закусками, будут продираться к столикам, отдавливая друг другу ноги, хлебнут чего-нибудь крепкого, как простую содовую, проглотят голубые, зеленые или желтые таблеточки, растворенные в бокале, и тогда вечер разгонится по-настоящему, в вихре музыки, криков и смеха, все будут бессмысленно суетиться, опрокидывать рюмки, и свои, и чужие, будут обниматься, тискаться, раздевать друг друга, лизаться, стоя заниматься любовью в коридорах или на балконе, не боясь, что их заметят легионеры, которые сами будут предаваться греху, потом все разъедутся по домам, пресытившись до тошноты наркотиками, спиртным и сексом, вернутся в мир простых смертных, после недолгой разрядки вновь начнется ревность, обиды, в перерыве между приступами рвоты они будут бросать друг другу упреки и оскорбления, примут снотворное и будут терпеть друг друга до утра, покуда не погрузятся в изнурительный черный сон без сновидений. А он будет все время наблюдать за Фелиси, наблюдать, как чьи-то руки будут бегать по ее платью или под ним, пойдет за ней, когда она исчезнет где-нибудь в коридоре, сожмет кулаки и челюсти, когда какой-нибудь мужчина, молодой или старый, красивый или уродливый, упрется бедрами в ее бедра, он будет думать, почему же она смеется в ответ на их грубые шутки, почему терпит их горячее дыхание и потные ладони, почему не пошлет их подальше, не возьмет его за руку и не попросит поскорее увезти ее к нему, к ним домой. Короче, это будет обычная мерзкая вечеринка.