— Джошуа!

Не сразу он нашел силы обнять ее плечи. Его рубашка с короткими рукавами оставила красные пятна на ее плаще цвета слоновой кости. Его маленькое лицо уткнулось в ее пухлую шею. Трогательная сцена. Во мне вспыхнула ревность. Мне подобная встреча не суждена была. «Я так люблю тебя! Какое облегчение, что с тобой все в порядке!»Я больше не испытывала облегчения оттого, что с нашим собственным сыном все в порядке.После того как я увидела его через заднее окно полицейской машины, меня начало мучить именно то, что с ним вроде бы все в порядке.

Трио шаркающей походкой удалилось во внутреннее помещение. Секретарь игнорировала меня. Я хоть и сходила с ума, пожалуй, испытывала благодарность за то, что у меня было какое-то дело. Я вцепилась в сотовый телефон, как в четки; постоянный набор номера занимал и хоть как-то отвлекал меня. Иногда я набирала номер домашнего телефона, но все время нарывалась на автоответчик и прерывала звонок на середине фразы, испытывая ненависть к звуку собственного неестественного голоса. Я уже оставила три или четыре сообщения; первое — сдержанное, последнее — слезливое. Поняв, что мы оба задерживаемся, Роберт наверняка отвел Селию в «Макдоналдс»; она обожает их горячие пирожки с яблоками. Почему онмне не позвонил? У него ведь есть номер моего сотового! Неужели Роберт не слушал новости? Ах да, в «Макдоналдсе» гремит музыка, и вряд ли он включил радио в машине на такую короткую поездку. Но неужели никто из очереди не упомянул о происшествии? Наверняка все жители округа Рокланд только об этом и говорят!

Когда двое полицейских привели меня в невзрачное помещение для дачи показаний, я настолько обезумела, что мне уже было не до приличий. И возможно, я показалась им идиоткой; я никак не могла понять, зачем вызывать нашего семейного адвоката, если нет никаких сомнений в том, что это сделал Кевин. И только тогда хоть кто-то потрудился пусть в общих чертах объяснить его матери, чтоже он сделал. Число пострадавших, как сухо заявил тот же полицейский, впоследствии может увеличиться, но тогда у меня не было причин исследовать тот факт, что поначалу эта цифра почти всегда раздута. Кроме того, какая разница, если твой сын убил толькодевять человек, а не тринадцать? И я находила их вопросы оскорбительно несерьезными: как Кевин учился, как вел себя тем утром.

— Он немного разозлился на моего мужа! В остальном ничего особенного! Что, по-вашему, я должна была делать? Мой сын нагрубил отцу, и я должна звонить в полицию?

— Пожалуйста, успокойтесь, миссис Качурян...

— Качадурян! Пожалуйста,правильно произносите мою фамилию!

Пожалуйста!

— Хорошо, миссис Кадурян.Откуда у вашего сына арбалет?

— Рождественский подарок! О, я говорилаФранклину, что это ошибка. Я говорилаему. Я могу еще раз позвонить мужу?

Они разрешили, и после очередного безрезультатного звонка я совсем пала духом.

— Простите, — прошептала я. — Мне так жаль. Мне так жаль. Я не хотела грубить вам. Мне все равно, как вы меня называете. Я ненавижу свою фамилию. Я больше никогда не хочу слышать свою фамилию. Мне так жаль...

— Миссис Кадарян... — Один из полицейских осторожно погладил меня по плечу. — Может, вы дадите полные показания в другой раз?

— Да-да, у меня дочь, маленькая девочка. Селия. Дома. Не могли бы вы...

— Я понимаю. Боюсь, Кевину придется остаться в участке. Вы хотите поговорить с вашим сыном?

Вспомнив безмятежное, самодовольное лицо в глубине полицейского автомобиля, я передернулась, закрыла лицо руками.

— Нет, пожалуйста, нет, — взмолилась я, чувствуя себя последней трусихой. Наверное, я была похожа на Селию, когда она тихонько просила не заставлять ее мыться в ванной, где еще таился по углам тот темный, липкий ужас. — Пожалуйста, не заставляйте меня. Пожалуйста, не надо. Я не могу его видеть.

— Тогда, может, вам лучше просто поехать сейчас домой?

Я тупо уставилась на него. Мне было так стыдно. Я искренне верила, что меня оставят в тюрьме.

Словно заполняя неловкое молчание, я просто таращилась на него, и он ласково добавил:

— Как только мы получим ордер, нам придется обыскать ваш дом. Возможно, завтра, но вы не волнуйтесь. Наши полицейские очень тактичны. Мы не перевернем ваш дом вверх тормашками.

— По мне, так можете спалить этот дом. Я его ненавижу. Я его всегда ненавидела.

Полицейские переглянулись: истерика.Затем они выпроводили меня.

Свободная — я никак не могла в это поверить — я вышла на парковку, потерянно прошла мимо своей машины, с первого раза не узнав ее. Все, что составляло мою прежнюю жизнь, стало чужим. Я была ошеломлена. Как они так просто меня отпустили? Даже на том раннем этапе я начинала ощущать острую потребность в самом суровом наказании. Мне хотелось колотиться в двери полицейского участка и выпрашивать позволение провести ночь в камере. Там было мое место. Я не сомневалась, что смогу найти покой в эту ночь лишь на убогом комковатом матрасе, застеленном ветхой простыней, под убаюкивающее шуршание подошв по бетону и далекое звяканье ключей. Я с трудом остановила себя.

Правда, найдя свою машину, я почему-то успокоилась. Мои движения стали размеренными, методичными. Как у Кевина. Ключи. Фары. Ремень безопасности. «Дворники» на увеличенные промежутки времени, так как легкий туман. В голове ни одной мысли. Я перестала разговаривать сама с собой. Я ехала домой очень медленно, тормозя на желтый свет, останавливаясь, как положено, на перекрестках, хотя других машин не было. А когда я повернула на нашу длинную подъездную дорожку, дом встретил меня абсолютно темными окнами. Я не стала размышлять над этим. Предпочла не размышлять.

Я остановила машину. Твой пикап стоял в гараже. Я очень медленно выключила «дворники» и фары. Я заперла машину. Я убрала ключи в свою сумку, привезенную из Египта. Я замерла, пытаясь придумать еще хоть какую-нибудь мелочь, о которой следует позаботиться прежде, чем войти в дом. Я сняла листок с ветрового стекла, подобрала твою скакалку с пола гаража, повесила ее на крючок.

Включив свет на кухне и увидев грязную посуду, оставшуюся с завтрака, я подумала, как не похоже на тебя. Сковородка, на которой ты жарил бекон, стояла в сушке, а та, на которой я жарила гренок, осталась на плите. На рабочем столе осталось и большинство тарелок и стаканов из-под сока. На обеденном столе валялись страницы «Таймс», хотя ты каждое утро с маниакальной аккуратностью убирал их в стопку в гараже. Щелкнув следующим выключателем, я сразу увидела, что никого нет ни в столовой, ни в гостиной, ни в кабинете — преимущество дома без дверей. И все же я обошла все комнаты. Медленно.

— Франклин? — позвала я. — Селия? — Я занервничала от звука собственного голоса, такого тонкого и жалкого.

Никто не отозвался.

Я прошла по коридору, остановилась у комнаты Селии, заставила себя войти. Темнота. Ее кровать пуста. Пусто и в нашей спальне, в ванных комнатах, на деке. Ничего. Никого. Где же вы? Поехали искать меня? У меня есть сотовый телефон. Вы знаете номер. И почему вы не взяли пикап? Это игра? Ты прячешься с Селией в гардеробной? Вы хихикаете? Именно сегодня вечером вы решили поиграть?

Дом был пуст. На меня нахлынуло возвращающее в прошлое желание позвонить матери.

Я еще раз обошла дом. Хотя все комнаты уже были проверены, я разволновалась. Как будто кто-то был в доме, чужак, грабитель... его просто не было видно, но он крался за мной, прячась за мебелью, сжимая топор или нож. Наконец, дрожа всем телом, я вернулась на кухню.

Предыдущие владельцы установили прожектора в глубине двора, вероятно, в предвкушении пышных вечеринок. Мы не увлекались приемами на открытом воздухе и редко включали прожектора, но я знала, где выключатель: в кладовке слева от входа, рядом с раздвижными стеклянными дверями, выходящими на задний двор. Отсюда я обычно наблюдала, как ты играешь с Кевином в бейсбол, и тосковала, чувствуя себя исключенной. Похоже я чувствовала себя и сейчас — исключенной. Как будто ты устроил очень важную, очень сентиментальную, семейную вечеринку и не пригласил только меня. Я держала руку на том выключателе добрых тридцать секунд и только потом щелкнула им. Если бы мне пришлось сделать это снова, я выждала бы дольше. Я бы хорошо заплатила за каждый момент моей жизни без того зрелища.