Если честно, у меня сердце ушло в пятки, как только ты впервые гордо вырулил с Палисад-Пэрид на длинную, помпезную подъездную аллею. Ты ничего не рассказывал мне о своей попытке, чтобы «сделать сюрприз». Ну, тебе это удалось. Одноэтажное, обширное здание из стекла и рыжеватого кирпича с плоской крышей напоминало штаб-квартиру не знающей, куда девать деньги, благотворительной организации, где вручаются премии мира» Мэри Робинсон и Нельсону Манделе.

Разве мы никогда не обсуждали то, что я представляла себе? Ты должен был знать. Дом моей мечты был старым, викторианским, и если уж большим, то высоким, трехэтажным, с аттиком, укромным уголками, чье первоначальное назначение стерлось временем — с помещениями для прислуги и упряжи, погребами хранения овощей и коптильнями, кухонными лифтами и площадками с перильцами на крыше. Пропитанный историей, ветшающий дом с дырявой крышей. Дом, взывающий к кропотливому субботнему ремонту шатких перил. Дом с легким запахом остывающих на кухне пирогов. Я обставила бы его подержанными диванами с вылинявшей и протертой обивкой с цветочным узором, резными буфетами красного дерева с дверцами из потускневшего стекла, на окна повесила бы купленные на гаражных распродажах шторы с кистями на подхватах. Рядом с качелями цвели бы герани в старых жестяных ведрах. Мы не тряслись бы над нашими потертыми лоскутными одеялами и не продали бы их на аукционе за тысячи долларов, как редкие образцы раннего американского искусства, а набросили бы на кровати, как покрывала. Дом сам по себе, как щетка пушинки, собирал бы барахло: велосипед со сломанными педалями и спущенной шиной; расклеившиеся стулья; старый угловой шкафчик из хорошего дерева, но выкрашенный в ужасный ярко-голубой цвет, который я все собиралась бы отшкурить, но так никогда и не собралась бы.

Я не стану продолжать, поскольку ты точнопонимаешь, о чем говорю. Я знаю, что такие дома трудно отапливать. Я знаю, что по ним гуляют сквозняки. Я знаю, что нижняя камера канализационного отстойника вечно протекает, а электрические счета непомерно высоки. Я знаю, ты терзался бы, что старый колодец на заднем дворе соблазнителен и опасен для соседских мальчишек, ибо я так ясно вижу этот дом своим мысленным взором, что могла бы пройтись по заросшему двору с закрытыми глазами и свалиться в тот колодец.

Вылезая из твоей машины на полукруглую бетонную разворотную площадку перед нашим новым местожительством, я думала, что местожительство— точное слово. Дом моей мечты был уютным, защищающим от внешнего мира, а эти огромные окна, выходящие на Гудзон (признаю, вид был потрясающим), подчеркивали вечную открытость дома. Площадка из розовой гальки с дорожками, вымощенными каменной плиткой, огибала дом большим гостеприимным ковром. Фасад и центральную дорожку окаймляли низкорослые кусты. Не ореховые деревья, не дикие заросли золотарника, не мох, а кусты.И что же вокруг? Газон. Даже не нежная шелковистая трава с гудящими над нею пчелами, манящая понежиться со стаканом лимонада, а жесткая, царапающая, как абразивные губки для мытья посуды.

Ты распахнул парадные двери. Вестибюль перетекал в гостиную размером с баскетбольную площадку, а двумя ступеньками выше располагалась столовая, частично отделенная от кухни барьером, через который полагалось передавать еду: нечто вроде бурды из высушенных на солнце томатов — не меньше. Я не увидела ни одной двери и запаниковала: здесь негде спрятаться.

— Попробуй сказать, что это неэффектно, — произнес ты.

Я честно сказала:

— Я потрясена.

Мне казалось, что маленький ребенок, оказавшись на огромных, не заставленных мебелью просторах, станет весело носиться, скользить в носках по сверкающим на солнце, безупречно чистым паркетным полам пустыря... пустыря,Франклин. Однако Кевин обмяк на твоей руке мертвым грузом, и пришлось уговаривать его «отправиться на разведку». Он дотащился до центра гостиной и сел. Я часто испытывала отчуждение к своему сыну, но в тот момент — его глаза маленькой сиротки Энни, тускло смотревшие вокруг, ладошки, шлепнувшиеся на пол, как рыбки на палубу, — я ощущала наше кровное родство.

— Ты еще не видела главную спальню. — Ты схватил меня за руку. — Окна в крыше потрясающие.

— Окна в крыше! — бодро сказала я.

В нашей огромной спальне все углы были скошенными, потолок — наклонным. Явное недоверие к стандартным параллелям и перпендикулярам нервировало и создавало, как и вся концепция помещений, ощущение ненадежности.

— Что-нибудь еще?

Что-нибудь еще! — В девяностых тиковые просторы как-то заметно выйдут из моды, но я это уже предчувствовала.

Ты продемонстрировал нашу встроенную корзину для грязного белья, ловко замаскированную под тиковую скамью, с покрышкой в виде улыбающегося лица, привязанной к крышке. Ты распахнул раздвижные — на колесиках — двери встроенного шкафа. Все подвижные части дома были великолепно пригнаны и не производили никакого шума. У дверей шкафа, как и повсюду, не было ручек. В ящиках были еле заметные углубления, дверцы кухонных шкафчиков открывались при нажатии и закрывались со щелчком. Франклин, весь этот дом взывал к антидепрессантам.

Через скользящие стеклянные двери ты вывел меня на дек. У меня есть дек, подумала я. Я никогда не крикну: «Яна крыльце!» Я крикну: «Я на деке!» Я сказала себе: это всего лишь слово. Однако дек подразумевал барбекю с соседями, что мне не очень нравилось. Невозможно уследить, когда стейки из меч- рыбы начинают подгорать, а я бы переживала.

Дорогой, я понимаю, что кажусь неблагодарной. Ты очень усердно искал, ты отнесся к поискам нашего дома со всей серьёзностью, какую проявлял к поискам места для рекламы «Жилетт». Теперь я лучше знаю проблемы недвижимости в этом районе и верю, что все остальные варианты были ужасными. Чего нельзя было сказать об этом доме. Строители не считали денег. (Мне жаль тех, кто не считает денег.Я точно знаю, поскольку подобные путешественники представляют заграничный отпуск по НОК выживанием на грани жизни и смерти). Ценная древесина, позолоченные краны. Предыдущие хозяева заказали все по собственным критериям. Ты купил нам дом мечтыдругой семьи.

Я это отчетливо видела. Трудолюбивая пара поднималась все выше, от дешевых съемных квартир к невзрачным домам с комнатами на разных уровнях, и вдруг наследство, резкое изменение обстоятельств, неожиданное повышение. Наконец они могут позволить себе с нуля построить дом своей мечты.Супруги корпят над чертежами, рассчитывают, где спрятать каждый шкаф, как сделать изящный переход от гостиной к кабинету. «С ДВЕРЬЮ!» — хотелось крикнуть мне, но мой косный совет слишком запоздал). Все эти новаторские углы так динамично выглядели на бумаге. Даже кусты казались восхитительными, когда были высотой с четверть дюйма.

Однако у меня есть теория о домах мечты.Не просто так причудой называют и безрассудную ошибку, и дорогой дом с претензией. Я никогда не видела дом мечты, оправдавший возложенные на него надежды. Как и наш дом, многие почтиоправдали, хотя катастрофические неудачи вполне обычное дело. Частично проблема заключается в том, что, несмотря на количество денег, потраченных на дубовые плинтусы, дом без истории неизменно дешев в другом измерении. Или же беда коренится в природе самой красоты, на удивление расплывчатого понятия, которое редко удается просто купить. Красота ускользает под слишком сильным напором. Она награждает непреднамеренность, а более всего предпочитает появляться по собственной прихоти, случайна.В своих путешествиях я стала горячей поклонницей такой случайной красоты: света, струящегося на полуразрушенную оружейную фабрику 1914 года; заброшенной афишной тумбы, превратившейся в увлекательный многослойный коллаж с рекламой кока-колы, «шевроле» и крема для бритья «Бурма шейв»; дешевых пансионов с выцветшими подушками, совершенно случайно, но идеально подходящими к трепещущим, выгоревшим на солнце занавескам.

Неудивительно, что этот «Гладстон Ксанаду» балка за балкой превращался в душераздирающее разочарование. Строители срезали углы? Или слишком вольно обошелся с детальными планами высокомерный архитектор? Нет и нет. Вплоть до убийственно гладких кухонных шкафчиков фантастический дизайн был воплощен в точности. Мавзолей на Палисад-Пэрид получился ровно таким, как задумали его создатели, и именно поэтому был столь гнетущим.