— Лоретта Гринлиф!

Лоретта Гринлиф сжала мою руку. Я чуть не разревелась, сжав в ответ ее руку так сильно, что, должно быть, она испугалась, отпущу ли я ее вообще.

О боже, кофе остыл.

Ева

(9 вечера)

Теперь, вернувшись в свою квартирку, я испытываю чувство стыда. Я не должна была признаваться в том, что я мать Кевина. Мы с Лореттой Гринлиф могли просто поболтать о кормежке в Клавераке: «Кто говорит, что селитра подавляет сексуальное желание?»или даже «А что такое селитра, черт побери?»

Я чуть не написала: «Не знаю, что на меня нашло», но, боюсь, я прекрасно знаю, Франклин. Я жаждала дружеского общения, я чувствовала, как слабеет интерес собеседницы к словоохотливой белой дамочке. Я могла завладеть ее вниманием, и я это сделала.

Конечно, сразу же после четверга яхотела лишь заползти и канализационный люк и захлопнуть крышку. Я мечтала о незаметности, как мой брат, или забвении, что, по-моему, всего лишь синоним желания умереть. Меньше всего на свете меня волновала известность. Но как же поразительна быстрота, с коей восстанавливаются душевные силы. Как я и сказала, во мне проснулся аппетит, и не только к курятине. Я все бы отдала, лишь бы вернуться в дни, когда производила незабываемое впечатление на незнакомцев благодаря основанной мною успешной фирме и путешествиям по Лаосу. Во мне крепнет ностальгия по тому времени, когда Шивон хлопала в ладоши и восхищенно восклицала, что путешествовала по Европе с моим путеводителем. Эту высоту я выбрала для себя, однако все мы изобретательны и пользуемся тем, что идет нам в руки. Без фирмы, богатства и красивого мужа я цепляюсь за единственный способ быть кем -то.

Мать омерзительного Кевина Качадуряна, — вот кто я. Индивидуальность, знаменующая еще одну из мелких побед нашего сына. НОК и наш брак сведены до подстрочных примечаний, интересных лишь постольку, поскольку освещают мою роль матери парня, которого все с удовольствием ненавидят .На самом личном уровне я, пожалуй, более всего возмущена тем, что все, чем я когда-то была, украл мой сын. Первую половину своей жизни я была своим собственным творением. Из мрачного, замкнутого детства я создала энергичную взрослую особь, поверхностно владеющую дюжиной языков и способную прокладывать путь по незнакомым улицам любого иностранного города. Ты бы поспешил подчеркнуть, что представление о человеке как собственном творении чисто американское. Теперь я вижу себя по-европейски: я — собрание историй других людей, творение обстоятельств. Это Кевин взялся за агрессивно-оптимистическую задачу янки и создал себя сам.

Может, меня и преследует тот вопрос почему, но интересно, насколько усердно я пыталась на него ответить. Я не уверена, хочу ли понять Кевина, хочу ли найти в себе колодец столь темный, что из его глубин в деянии Кевина забрезжит смысл. Однако мало-помалу, подгоняемая пинками и криками, я начинаю понимать рациональность четверга.Марк Дэвид Чепмен получает письма от фанатов, которые не может получать Джон Леннон; Ричард Рамирез, «Ночной охотник», уничтожил шансы дюжины женщин на счастливый брак, но сам до сих пор получает предложения от женщин, желающих выйти за него замуж. В стране, которая не видит различий между славой и дурной славой, последнее гораздо доступнее. В результате я нынче удивляюсь не частоте публичных буйств с автоматическим оружием, а тому, что не каждый честолюбивый гражданин Америки забрался на крышу торгового центра с заряженной винтовкой. То, что совершил Кевин в четверг,и то, что я сделала сегодня в приемной Клаверака, различаются лишь масштабами. Желая выделиться и привлечь к себе внимание, я прибегла к убийству девяти человек.

Ничего таинственного нет в том, что в Клавераке Кевин чувствует себя как дома. Если в школе его недовольство вызывала слишком сильная конкуренция; десятки других мальчишек боролись за роль угрюмого панка, затаившегося в глубине класса, то здесь он вырубил себе нишу.

И у него были коллеги в Литтлтоне, Джонсборо, Спрингфилде. Как в большинстве областей, соперничество сталкивается с более всеобъемлющим осознанием общей цели. Как многие знаменитости, Кевин суров с коллегами, требуя соответствия жестким критериям: он высмеивает плакс вроде Майкла Карнела из Падьюки, который кается публично, марая чистоту замысла малодушным сожалением. Он восхищается стилем, например, четкостью, с коей Эван Рамзи расстреливал свой математический класс в Бетеле, Аляска. «Это точно получше алгебры, не так ли?» Он высоко ценит предусмотрительность: Карнел перед стрельбой из своего «люгера» 22-го калибра вставил в уши затычки; Барри Лукайтис из Мозес-Лейк заставил свою мать обойти с ним семь разных магазинов, пока не нашел именно такое длинное черное пальто, под которым мог спрятать свое охотничье ружье 30-го калибра. Еще Кевин тонко чувствует иронию, ему бесконечно дорог тот факт, что застреленный Лукайтисом учитель незадолго до убийства написал в табеле этого отличника: «Удовольстие иметь такого ученика». Как любой профессионал, Кевин презирает явную некомпетентность, проявленную четырнадцатилетним Джоном Сиролой в Редландзе, Калифорния, который в 1995 году выстрелил в лицо своему учителю, сбежал с места преступления и застрелился. И, как самые признанные эксперты, Кевин с подозрением относится к парню, пытающемуся пробиться в круг избранных почти без всякой квалификации: вспомни его возмущение тем тринадцатилетним потрошителем. На Кевина трудно произвести впечатление.

Подобно Джону Апдайку, не считавшему Тома Вулфа писателем, Кевин приберегает особенное презрение для Люка Вудема, «стрелка» из Перла, Миссисипи. Он одобряет идеологический фокус, но презирает напыщенных моралистов, как и тех школьных убийц, которые не могут не высказать своих взглядов. Перед тем, как застрелить свою официальную подружку из ружья 30-го калибра, Вудем не удержался и передал однокласснику записку (тебе наверняка слышится пародийное хныканье твоего сына): «Я убил, потому что с такими, как я, ежедневно плохо обращаются. Я сделал это, чтобы показать обществу: толкните нас, и мы толкнем в ответ». Кевин осудил появление Вудема с соплями, стекающими на оранжевый тюремный комбинезон, в Prime Time Live как совершенно не достойное:«Я самостоятельный человек! Я не тиран. Я не зло, и у меня есть сердце и чувства!» Вудем признался, что, готовясь к убийству, избивал своего пса Спарки; завернув в пластиковый пакет, пытал его зажигалкой и слушал его скулеж, а потом выбросил в пруд. После усердных размышлений Кевин пришел к выводу, что пытка животного — клише, и под конец особо обвинил слезливого убийцу в попытке уклониться от ответственности, сославшись на сатанинский культ. В этой истории просматривается рисовка, но Кевин считает отказ от собственного деяния не просто не достойным, а предательством всего племени.

Я хорошо тебя знаю, дорогой, ты нетерпелив. Тебе не нужна прелюдия, ты хочешь услышать, как прошел визит, каким было настроение Кевина, как он выглядел, что сказал. Хорошо. Однако думаю, ты напрашивался на это отступление.

Кевин выглядит вполне прилично, хотя бледен, а тоненькие вены на висках намекают на уязвимость. Он постриг волосы неровными прядями, что я воспринимаю как здоровую озабоченность своей внешностью. Вечно вздернутый правый уголок рта потихоньку превращается в глубокую вертикальную морщину, остающуюся даже когда он стискивает зубы. Слева ничего подобного нет, и асимметрия несколько смущает.

В Клавераке не носят оранжевых комбинезонов, поэтому Кевин волен придерживаться того озадачивающего стиля, который выбрал еще в четырнадцать лет, вероятно, в пику господствующей моде на одежду слишком больших размеров, моду гарлемских крутых парней, вразвалочку переходящих дорогу среди мчащихся машин: трусы торчат из-под сползающих чуть ли не до колен джинсов, из которых вполне получился бы парус для маленькой лодки. И хотя альтернативный взгляд Кевина на моду очевиден, ямогу лишь догадываться, что он хочет этим сказать.