– Вы не поедете к Горэму.

– Конечно же, я поеду. Я ни за что не пропущу этот прием. Ставки пари будут очень высокими. Я отыграю обратно ваши деньги, и гораздо больше.

Харрис выложил на стол кипу игральных расписок, все с инициалами Селдона. Это была еще одна причина, по которой он так долго занимался этим неприятным делом.

– Я сказал, что вы не поедете.

Рука его оппонента начала дрожать, когда тот потянулся за своим бокалом, перевернув его. Харрис быстро убрал долговые расписки подальше от опасности.

– Я говорю, что вы вернетесь в свое сельское поместье вместе с женой и детьми. И останетесь там.

– Но почему?

– Потому что я скупил это у ваших кредиторов, и потому что мне не нравится ваше лицо.

Барон немедленно потянулся к шраму на своей щеке.

– Вот именно. – Харрис наклонился ближе, так, чтобы только Селдон мог слышать его угрозу, произнесенную шепотом. – Если вы останетесь в провинции и будете вести себя как джентльмен, то я не стану предъявлять ваши векселя. Если я когда-либо узнаю – а меня есть способы узнавать, поверьте мне – что вы напали на еще одну женщину в вашем доме, на еще одну не желающую этого женщину где-то в другом месте, то я затребую у вас все, что не ограничено порядком наследования. Все.

Селдон потер уродливый шрам, который сейчас стал вдвое заметнее, когда его щеки сделались мертвенно-бледными.

– Но как вы узнали? То есть я ни разу не коснулся этой ведьмы. Нервная баба, знаете ли, одна из тех накрахмаленных старых дев, которым всегда мерещатся монстры под кроватью.

Теперь мистер Харрис почти подавился от горького привкуса на языке.

– Вам лучше не появляться ни под чьей-то кроватью, ни в ней – за исключением кровати вашей жены, если она захочет видеть вас там. Так мы заключили сделку?

Селдон знал, что у него нет выбора. Никто не впустит его ни в один игорный притон или джентльменский клуб, если он не сможет заплатить долги чести. Так или иначе, ему придется покинуть город.

– Вы говорите, что не станете предъявлять ваши векселя?

– Нет – если вы не вернетесь в Лондон. Или если вы когда-нибудь упомянете имя некой леди.

Барон уставился на расписки, затем перевел взгляд на своего оппонента, размышляя, какой черт связал этих двоих.

– Она – не леди, всего лишь какая-то полукровка, получившая образование выше своего положения, важничавшая этим, чтобы произвести впечатление на мою жену. Словно ее скромное поведение могло скрыть эти рыжие волосы и пылкость. – Он снова потер шрам. – Я должен был арестовать эту девку вместо того, чтобы позволить ей считать себя лучше меня.

Харрис засунул расписки обратно в свой карман и поднялся.

– Она была и есть лучше вас. Отец ее отца носит титул; семья ее матери принадлежала к французской аристократии. Даже если бы она пасла коз и жила в лачуге, продавала апельсины в опере или была дочерью шлюхи, то у вас все равно нет права брать то, что вам не предлагают. Вы это поняли? – Так как он нависал над бароном и плечи Харриса были шире, а его руки сжаты в кулаки, то Селдон конечно же понял. Барон не мог видеть глаз Харриса из-за темных линз очков, но сердцем, животом и дрожащим мужским естеством он ощущал, что его жизнь будет в опасности, если он не согласится на условия этого человека.

– Я понимаю. Все равно мои поместья нуждаются в более тщательном присмотре. Да и моя жена жаловалась, что я провожу с ней недостаточно времени.

– Бедная женщина, – пробормотал Харрис, выходя из клуба.

– Эта бедная девочка. – Его экономка начала лекцию в ту же минуту, как он вошел в дом на Монингсайд-драйв через черный ход и уселся за кухонный стол. – Она целую вечность сидит в гостиной, ожидая ужина. И что вы собираетесь делать с образованной, вежливой девушкой, мне никогда не понять. И это уже не говоря о том, что при этом вы не должны приводить домой странных женщин, хотя это вовсе не мое дело.

Так оно и было, но это никогда не останавливало миссис Джадд. Она была подругой его матери, и Харри взял ее в дом, когда муж бросил ее и детей. Сейчас он попросил ее не волноваться.

– Мисс Райленд не узнает ничего до тех пор, пока я не буду готов рассказать ей.

– Эта девочка хитрее, чем вы думаете. Иначе, почему она спросила у Салли, держит ли майор Харрисон кошек?

– Ничего особенного. Многие люди держат кошек. Может быть, она их даже любит.

– А может быть, она заметила шерсть на сюртуке Харольда, когда он заносил ее сундук? Белые шерстинки, которые были похожи на те, что она видела на рукаве майора?

Харри вскочил так быстро, что кошка на его коленях зашипела на него.

Секретарь майора Харрисона оказался высоким джентльменом средних лет с аристократичной внешностью, посеребренными бакенбардами и тщательно подстриженными усами. Его прямая, военная осанка ничем не напоминала сгорбленную фигуру его хозяина, но, как и майор, мистер Харрис носил темные очки. Когда он чопорно склонился над рукой Симоны, даже близко не поднося ее к своим губам, девушка снова вызвала в памяти образ красивого, темноволосого молодого человека, на которого майор Харрисон и его секретарь могли бы походить в молодости. Возможно, они были родственниками, подумала она, хотя мистер Харрис был слишком молод, чтобы быть братом майора, но слишком стар для сына. Секретарь выглядел слишком суровым, чтобы быть таким же приятным, как мужчина ее фантазий, тем Харри, кого она мечтала встретить. На самом деле, он почти промаршировал в ярко освещенную столовую, а затем сел как можно дальше от нее и начал наполнять свою тарелку с поставленных на стол блюд. Очевидно, они должны были сами обслуживать себя, и также очевидно было то, что Симона была еще одной обязанностью, которую мистеру Харрису нужно было выполнить, и так быстро, насколько это возможно.

– Не стоит ли мне попросить миссис Джадд унести несколько свечей? – спросила девушка, пытаясь быть дружелюбной. Она посмотрела на темные очки. – Кажется, майор Харрисон тоже страдает от яркого света. – Она не упомянула о сходстве их фамилий, а также о белых шерстинках на темно-синем сюртуке из тонкого сукна.

– Мы вместе служили, – последовал его краткий ответ, и Симона предположила, что либо произошел какой-то взрыв, либо они слишком долго были под испанским солнцем, либо это вообще не ее дело. Секретарь произносил слова с отрывистой интонацией частных английских школ, когда вежливо предлагал ей передать это блюдо или налить из той бутылки, но не говорил ничего другого. Он гораздо больше интересовался собственной едой, чем ch e rie amourмайора Харрисона.

Симона признавала его осторожность, но все равно обиделась. У миссис Олмстед в одном пухлом пальце помещалось больше разговорчивости, чем у этого джентльмена во всем теле. Она ела больше, чем думала, что съест, отчасти потому, что еда была превосходной, отчасти – из-за того, что боялась оскорбить миссис Джадд, и отчасти – для того, чтобы заполнить тишину. Девушка отказалась от силабаба, не сомневаясь, что мистер Харрис отдаст должное чаше с десертом. Он улыбнулся юному Джереми, принесшему сладкое, так, как ни разу не улыбнулся Симоне.

Только из недостойной раздражительности, как призналась себе Симона, она подождала, пока он наполнил ложку, а затем спросила:

– Вы долго служите у майора?

Секретарь опустил ложку только на то время, чтобы произнести:

– Достаточно долго. – Затем он вернулся к своему блюду.

– Он скоро приедет?

В этот раз ложка громко звякнула о край чаши.

– Достаточно скоро, – послышался его бесполезный ответ.

Она подождала, пока он поднесет ложку почти к самому рту.

– Завтра?

Мистер Харрис решил сначала проглотить, слизав языком сладкую массу с усов. Симона испытала легкое отвращение, подумав о том, сколько других крошек, капель и остатков может там находиться. И все же этот жест показался ей странно мальчишеским.

– Майор – занятой человек, – проговорил он после того, как быстро проглотил еще одну полную ложку.