Я обслуживала всю эту компанию с серьезным и внимательным видом, предлагая приправы или поднося лед для виски.

Некоторые мужчины пытались приставать ко мне, но так как я не понимала их тарабарщины, это ни к чему не приводило, и мне удавалось с любезной улыбкой от них отделаться.

Поев, все снова принялись за выпивку, и, уверяю вас, картина стала поистине безобразной. Жене француза стало плохо, и я должна была провести ее в уборную. Тельма запустила проигрыватель. Она ставила то джаз, то слоу, то рок. Теперь мне приходилось с трудом лавировать среди танцующих пар; во всяком случае, среди тех, кто еще мог держаться на ногах, так как многие клевали носом, завалившись в кресла.

Мадам словно с цепи спустили. Она дергалась, хлопая в ладоши, перед совершенно смутившимся комиссаром. В какой-то момент она потеряла равновесие и рухнула на ковер. Комиссар попытался ее поднять, но как только наклонился, генерал дал ему пинка, и тот всей тяжестью упал на мадам, к великому удовольствию всей компании. Я хотела поймать взгляд Джесса, но, по всей видимости, он тоже находил это смешным. Удивительное восприятие, не правда ли? Если бы дело происходило на нашей местной танцульке, подобная шуточка переросла бы уже во всеобщую потасовку.

Вместо того чтобы подняться, Тельма стала кататься по ковру, принимая разные позы. Мне было стыдно за Джесса и молодого комиссара, которому никак не удавалось отлепиться от мадам.

До Джесса либо вовсе ничего не доходило, либо он имел дьявольскую силу характера — как иначе вынести такое кривлянье!

Вечеринка превращалась в истинный кошмар. Во всяком случае, для меня — голодной, трезвой и измученной двумя днями подготовки. Еще немного, и если бы их поведение не представлялось мне позорным, я бы вознаградила себя парой-другой бокалов шампанского, чтобы тоже испытать блаженное состояние, в котором самые дикие выходки кажутся вам нормальными.

Компания в пятнадцать человек подходила как нельзя лучше для подобного рода приемов. Шла взаимовыручка: те, кто отходили от хмеля, заменяли тех, кого он валил с ног. Натертый мною паркет стал походить на пол в свинарнике. Чтобы его очистить, мне придется здорово потрудиться, ни жалея ни пота, ни крови! В сумятице чувств я продолжала наблюдать за месье. Видя, что все набрались, он решил последовать их примеру и изображал ча-ча-ча в компании с генеральской женой, возвышавшейся над ним наподобие каланчи. В момент, когда я уносила поднос с грязными стаканами, один из гостей обхватил меня за талию, приглашая танцевать. Это был подстриженный ежиком крепыш в очках с золотой оправой, делавшей его глаза рыбьими.

Я сопротивлялась, ведь прислуге не положено танцевать с приглашенными, но он насильно заставил меня. Мой поднос упал, гости расхохотались. Американец так крепко прижал меня к животу, что у меня перехватило дыхание. Я кое-как передвигала ногами. Он же нарочно наступал на битые бокалы. Когда пластинка подошла к концу, мы оказались у двери, ведущей в коридор. Он потащил меня туда. Поскольку было решено провести вечеринку при свечах, месье Руленд выключил рубильник, чтобы не зажегся свет, если кому-нибудь придет в голову щелкнуть выключателем. Дом был погружен во тьму. В коридоре почти ничего не было видно. Мой партнер припечатал меня к стене и попытался поцеловать. Я сопротивлялась как могла, но этот тип был здоровее быка. Чувствуя, что мои губы ускользают от него, он стал задирать мне платье. Это уже было свыше моих сил, и я заорала во всю глотку: «Месье Руленд!»

Он прибежал скорее, нежели я могла надеяться. Схватив руку гостя, Джесс примирительным тоном стал увещевать его. Было похоже, что тот старается скрыть смущение, нагнувшись якобы для того, чтобы завязать шнурок на ботинке.

Месье и я ни о чем не подозревали. Но внезапно крепыш схватил подол моего платья и резким движением рванул его вверх, к талии, наподобие того, как сдирают кожу с кролика! Платье было достаточно узким — если вы помните, то самое, черное, что оставалось с похорон — и мне не сразу удалось снова опустить его на голые бедра, ведь с тех пор я выросла и пополнела…

Когда, наконец, я привела себя в порядок, я увидела, что мой танцор валяется на полу в коридоре, получив мощный удар в подбородок. Джесс, добрая душа, стоял на коленях возле своей жертвы, встряхивая ему голову и повторяя: «Сорри, Дик! Сорри!», что означает, как с тех пор я знаю: «Я сожалею».

Но именно я, как никто другой, была достойна жалости. Вложить всю душу, весь дар изобретательности в подготовку вечеринки и наблюдать, чем все это кончилось, — согласитесь, было нелегко!

Близкая к истерике, я вышла из дома. Ночь, осклизлая, как всегда у нас в зимнюю пору, наводила тоску. Беловатый туман стелился по улице, и каждый предмет имел странный отблеск, как шерсть намокшего животного.

Машины гостей выстроились на песчаной дорожке одна за другой, упираясь бампером в бампер. Я подошла полюбоваться ими вблизи, чтобы прогнать ужас пережитой сцены. Крыши и ветровые стекла покрывала изморозь. В автомобилях мне больше всего нравился салон, и я соскребала ногтем иней, чтобы заглянуть внутрь. На мне было только мое бедное черное платьице, и однако я не чувствовала холода! Я шла от машины к машине, внимательно разглядывая их, стараясь угомонить заставлявший меня дрожать внутренний гнев.

И вдруг в третьем автомобиле я различила две пригнувшиеся фигуры. Первой моей реакцией был страх — должно быть под шум гулянки воры обшаривали машины и при моем приближении решили спрятаться в одной из них. Стремглав я бросилась к дому. Мой партнер уже поднялся и радостно дубасил месье по спине. Хук в челюсть показался ему верхом остроумия. Джесс тоже смеялся, и казалось, что все обстоит наилучшим образом в этом лучшем из миров.

— Месье, идите скорее, похоже, грабят машины!

Он последовал за мной. На крыльце я прошептала:

— Они в третьей машине!

Он посчитал, вытянув палец — один, два, три.

— Вот в этой?

— Да.

Он бросился вперед. В ту же секунду я поняла, насколько он неосторожен. Если грабители вооружены, он рискует получить пулю!

— Стойте, я предупрежу комиссара!

И я закричала:

— Господин комиссар, воры!

Джесс, казалось, не слышал, и я бросилась вдогонку, чтобы удержать его, но он уже схватил ручку дверцы. Лампочка на потолке загорается автоматически, когда распахивается дверца. Белый свет сразу залил салон машины. Джесс замер, пораженный; то же случилось и со мной, когда я увидела этот спектакль. Не воры вовсе были внутри, а мадам и генерал с седой шевелюрой. Чем они занимались, я никогда не осмелюсь описать вам. Мне думается, до конца дней своих я буду видеть эти две растерянные, повернутые в нашу сторону головы. Они походили на ослепленных дневным светом сов. Лица Тельмы и генерала выглядели так, будто выварились в кипятке, а глазницы были совсем пустыми. Комиссар, прибежавший на мой зов, смотрел не менее обескураженно.

Резким движением месье Руленд захлопнул дверцу. Видение исчезло, все снова погрузилось во тьму. И тогда случилось неожиданное: он дал мне пощечину. Не знаю, вообразил ли он, что я нарочно его позвала, или у него так чесались руки, что он не смог сдержаться… Одновременно он прокричал какое-то слово на своем языке. Я, конечно, не поняла, но угадала по его взгляду, что это было ругательство. Тогда меня охватило отчаяние. Отчаяние такое глубокое, такое полное, какое вряд ли когда-нибудь испытывало человеческое существо. Я расплакалась возле автомобиля, в котором продолжали шевелиться две тени.

Джесс вернулся в дом. Я подняла глаза к небу, ища утешения. Увы, это уже был не милосердный небосвод Рулендов с барашками облаков на сером фоне… а ядовитое небо Леопольдвиля.

Враждебное небо, говорящее людям «нет». Как автомат, я двинулась к калитке. Мертвая улица с редкими фонарями поглотила меня. Своим «прежним», неуверенным шагом я направилась к дому Артура.