Просковья дернулась, пытаясь встать, вытянула вперёд руки: "Дитятко моё-ё-ё-ё…" Акулина опустила лопату с плеча, положила на стол узелок.

— Ну, будет, будет. Как ты тут? Ни строчки. Душой изболелась, — Акулина прижала к себе материнскую голову и вдыхала, вдыхала… с детства знакомый, такой родной и любимый запах.

— Да некому отписать. Наталья неграмотная, мужика её на войну забрали, да там он, бедолага и остался. Я слепа и тоже неграмотна. А что всех тут собрала, ты уж не ругайся. Чем две избы топить, да бегать из одной в другую с её-то ногами, мы порешили, что уж вместях лучше.

Такого поворота дел Акулина никак не ожидала и была рада, что всё так обошлось.

Вечером все сидели за одним столом и ели из большой алюминиевой чашки перловую кашу, сваренную из сухого пайка Акулины.

— Благодарна я тебе Наталья не знамо как, за то, что мать спасла и дом сохранила.

— Ой, Кулинка, мы ить курей твоих зимой не уберегли. Как воинские части проходили по деревне, то мы курей и недосчитались. Исчезали одна по одной. А уж последнюю долго дома хранили, покель вся моя куча зимой не заболела. Вот мы понемногу и добавляли, щёб детишек поддержать. Ну а я теперь не вдовая, и не замужняя. Пропал мой Антип без вести. Ну как, ну как может человек невесть куда деться? А, думаю я, может бог дасть объявится мой Антипушка?

— Про мово Тимофея тоже отписали, что где он не знают и ответить покель не могут.

Долго ещё в этот вечер три женщины судили да рядили: что было, что будет и мечтали — чем сердце успокоиться. А на следующий день Наталья натопила свою избу и перевела весь свой выводок к себе домой.

Акулина по новой написала в часть, где раньше служил Тимофей, и стала ждать ответа. Тем временем побелила закоптившуюся печь у себя, и в доме Устиньи. Вычистила, выскребла каждый закуток не только в домах, но и во дворах. От Устиньи пришло подряд два письма, в которых Акулину и Прасковью настойчиво уговаривали переезжать к ним, и побыстрее. Но Акулина не могла решиться. Вдруг Тимофей раненый, али как ещё приедет в деревню, а её не будет. И Акулина ответила, что вот теперь уже конец войны не за горами, а там как полная демобилизация пройдет, то видать будет. Да и может она отыщет сама его. Но время шло, а Акулина получала только всякие отписки и никаких сведений о Тимофее. Вернулся по ранению сосед. От обеих рук остались одни култышки. Приехал пьяный и поселился у себя в курятнике. На все уговоры жены перейти в дом отвечал, что ежели бы его медсестра сюда не доставила, то уж лучше в доме инвалидов проживался бы.

— Я теперь всякого достоинства лишен. По нужде и то срамота одна. Не трожьте меня. А то как бог свят, утоплюсь! — обросший, грязный, орал во весь двор на своё семейство.

Это был первый вернувшийся с войны победитель. И его жена, Ульяна, первые дни по его приезду со смешанным чувством счастья и горя металась по домашним делам. С одной стороны — с такого побоища живой вернулся, а с другой боль за увечье мужа. Но странное дело, жалея мужа — куда хуже в крестьянском хозяйстве без рук — Ульяна летала как на крыльях. Мог и погибнуть при таком увечье. Медсестра, которая привезла его, рассказывала, что ежели бы жгуты санитары не наложили, то кровью бы истек. И при одной этой мысли Ульяна бежала в курятник: "Трофимушка, може тебе баньку истопить?" Но пьяный Трофим только мычал. Отчаявшаяся Ульяна пошла по деревенским домам. Говорила везде одно и тоже.

— Бабоньки, миленькие, не давайте моему самогону. Сгинет мужик. От немца получил страшное увечье, да слава богу, жив остался. А тапереча от своих спьяну сгинет.

— Ишь ты, умница. У её мужик. Дак уж и не смей ему чарку поднесть. А ели он один на всю нашу деревню, дак чего бы и не побаловать?

— Одичал он с пьянки. Боюсь — кабы чего худого не случилось.

Толку от её похода было мало.

Акулина всё ждала, когда Трофим протрезвеет, чтоб поговорить, может что посоветует дельное, как ей Тимофея разыскать. Но не дождалась, все жданки съела и пошла к Ульяне на двор.

Во дворе Ульяниного дома, прямо на земле, уткнув голову в култышки, сидел и мучился с жуткого похмелья Трофим. Из приоткрытой двери дома выглядывали трое его подросших за войну ребятишек. Ульяна стояла у ворот. И было ясно, что Трофим рвется сходить опохмелиться, а Ульяна теперь не от немца, а от другой напасти пытается его спасти.

— Чё пришла? Чужому горю любоваться? — обрюзгшая, не мытая морда уставилась на Акулину белесыми глазами.

— Я те счас полюбусь! — на стене дома висело коромысло. Акулина схватила его и не помня себя стала охаживать Трофима по спине, по култышкам, которые он выставлял, по мягкому месту… Как потом сама говорила: "Где ни попадя".

— Дура баба! Дура!!! А!А!А!А!А!

Трофим в мгновенье ока подскочил и кинулся в свой курятник, захлопнув за собой дверь.

— Да мой бы хучь какой, лишь бы живой. А ты, гад, тебе бог жизнь спас, чтоб ты самогон жрал, да над семьей измывался?! Па-ра-зит! Придут другие мужики с фронта, что они тебе за энтот позор рода мужского скажут? Ты рожу свою в зеркале видел? Глянься. Она страшнее твоих култышек. Тьфу! — и Акулина пошла со двора.

— А ты, Ульяна, чего на него как на писаную икону молишься? А по деревне завтрева надо предупредить, ежели какая поднесет ему чарку, на неделю к ней на постой определим.

— Ты щё, Кулинка! Ополоумела? Мой это мужик. Трудно ему счас. Ишь кака умная — на постой! Тока потом его и видал.

— Да кому он такой нужон?! От него же воняет хужей чем от старого козла. Ты пойми, помощь ему нужна. Никто и не спорится. Но ведь он от пьянки образ человеческий потерял и ежели ты счас спустишь — не видать ни тебе, ни ему, а самое главное — детям вашим — добра.

Акулина собралась выходить со двора, когда в щелку приоткрытой двери курятника высунулся Трофим: "А заходила — то чего?"

Акулина остановилась. Поправила платок на голове, потеребила фартук и совсем другим тоном, спросила: "Дак ить я по делу, Трофим Митрич".

— Ну, коли по делу проходь пока в дом, вишь по хозяйству занят. Счас ослобанюсь и как штык. Ульяна, пошли мальца с ведром воды, мне тута по хозяйству одному не сподручно.

— Да уж сама я, сама.

— Неча, к тебе соседка, покель какие свои там бабьи дела обговори. А у нас покель мужики в доме не перевелись поднесут отцу водицы.

Но даже умытый Трофим вид имел страшной.

Однако вошел в дом и чинно сел у стола.

— Дак о чём ты?

— Тимофей Винокуров, муж мой…

— Ну-ть не за тридяветь земель, знаю что твой мужик, что стряслось-то?

И Акулина пересказала всё, о чем пишут ей армейские писари в отвеет.

— Ну, щё тут скажешь, бабонька? Война штука горькая и злая. Може где в плену мыкается. Видел я такие немецкие лагеря смерти, называются. Морят людей голодом, да тяжелой работой, гибнут там солдатики как мухи. Письма от туль не жди. Може в другом плену. Знал и таких. Пристроятся к одинокой бабенке, а там приживутся. Жизнь во многих местах куда лучше нашей. Да так приживаются, что уж и домой ворочаться не хотят. А ежели так, то опять же что писать-то? А может попал снаряд в твово Тимофея — поминай как звали. Даже хоронить нечего. Вот и пропал солдат без вести, ежели никто не видел. Да таких случаев на войне всяких может быть. Только, Кулинка, я вашу семью с первого дня знаю, и тебя и Тимоху. Скажу одно — худого о своем мужике не думай. Уж ежели погиб — не иначе как по геройски, а ежели гибели не видел никто, а тело не найдено, али не опознано — так и не узнает никто никогда о солдатском подвиге. Сколь их таких! Но ты должна в душе знать, что твой солдат — герой. Вот, — и Трофим, подвесив на култышку ведро, крякнул: "Ладно, пойду хозяйствовать…"

— Успокоил, — в лице Акулины не было ни кровинки.

— Ну, ежели душа говорит, что жив — стало быть надежда умирает последней, жди.

Вечерние сумерки разлились по Покровскому и Акулина, стоя во дворе, вдруг почувствовала легкое дуновение, принесшее знакомый запах берёзовых дров и распаренного веника.