— Хорошо, хорошо. Не волнуйтесь. Все будет в порядке.

— Коль, Николай Федорович?

— Я быстро. Ну, сама знаешь, дела.

— Я не о том. Там девчонки мои.

— Они сейчас где?

— В школе и садике.

— Значит, время есть. Я вернусь, и мы все обсудим. Не волнуйся. Все будет хорошо. Я тебе обещаю. Веришь?

Она только кивнула. Но и вправду верила.

Ванна была теплой, с пушистой пеной. Пахло цветами и чем-то незнакомым. Белый кафель на стенах сверкал чистотой, не то, что дома, темно-синие стены и унитаз рядом с ванной.

— Я тут вам махровый халат принесла. Можно?

— Да, да. Спасибо. Я сама.

— Ну что вы. Это моя работа. Самый маленький выбрала. Мужские все, да размеры не на худеньких, — она улыбнулась, вешая халат на блестящий золотистый крючок. Дома гнутый гвоздь в стене. А халат — старый, рваный, ситцевый.

— Вы пока отдыхайте, а я в аптеку. Сыновья у меня. Так что к вечеру в лучшем виде будете. За бодягой сбегаю. Да и продуктов надо купить. А то уморю вас с голоду. Вот будет мне от Николая Федоровича.

— Я… Нет, мне ничего не надо.

— Да вы не волнуйтесь. Во-первых, в холодильнике представительские продукты ну просто пропадают, а во-вторых, Николай Федорович велел не стеснять вас ни в чем. Так что деньги есть. Ну, я пошла?

Тамара только кивнула. Господи, пусть бы такая жизнь не кончалась. Ей бы Наталью, да Леночку сюда. Да чтоб не вывешивать за окно дефицитное мясо, морозилки-то в их "Кузбассе" нет. Да не видеть больше убогой обстановки и пьяной Илюшкиной рожи. Да не слышать бы больше, что другие ей позавидовать могут. Получает её муж больше других. Квартиру дали. Телевизор купили. Обзавидуешься… Тьфу! Теперь-то она знает, что можно жить по-другому. Есть другая жизнь. Есть. И она будет бороться за такую жизнь для себя и своих детей.

Уже лёжа на диване с примочкой на глазу, Тамара услышала, как хлопнула входная дверь.

— Лежи, лежи. У меня есть полтора часа. Так что давай подумаем, как дальше быть.

Тут вся жизнь наперекосяк. А у него — полтора часа. Слезы опять покатились из глаз. Так, а на что надеялась? Радуйся, что у "Баджея" утром не оставил. Нет, слезами да истериками свою жизнь лучше не сделаешь. И она взяла себя в руки.

— Да, Коленька. Мне так не хочется тебя утруждать. При твоей-то занятости. Прости, дуру, — и Тамара слегка поморщилась, приложив руку к компрессу.

— Болит?

— Ой, Коленька, душа-то хуже болит. Не хочу я ни твоей семье вредить, ни работе. Я всё понимаю. Только… Только… — и Тамара перешла на шепот, — я жить без тебя не могу.

А про себя подумала: "Не могу, и не хочу". От этой мысли слёзы ещё сильнее покатились из глаз.

— Я страшная, я некрасивая сейчас. Не хочу, чтоб ты меня такую видел.

— Ну, возвращаться сегодня тебе домой нельзя. Надо подождать пока немного уляжется всё. А ты пока с мыслями соберись. Я оформлю будто ты в командировке. За детьми, думаю, пока свекровь присмотрит. Как?

Сердце у Тамары так и оборвалось. Но ведь не бросил. Приехал. Да и, в крайнем случае, ему тоже надо думать, а то жена нажалуется в партком. Там за это при его должности по головке не погладят. Нет, так она ничего не добьется.

— Я так тебе благодарна. Только, я уж как-нибудь сама. А к тебе у меня будет только одна просьба…

— Томочка!

— Не бросай меня, не бросай, — она, давясь слезами от обиды на свою жизнь, почти прошептала эти слова.

— Боже мой, Тамара, у меня вся рубашка мятая. Надо же, как мы неосторожно. Как домой покажусь?

— Мелочь. Утюг тут есть?

— Нина Ивановна!

— Ой, что ты?

— Ладно. Она и так всё поняла. Надо же нам где-то встречаться.

— Коленька! Тамара целовала пахнувшую хорошим одеколоном макушку, гладила покатые плечи, трогала губами мочки ушей.

— Томочка, опоздал уже. Тома! — он сердился довольным, покровительственным тоном.

— Ну, хоть брюки-то, надеюсь, не будешь гладить?

— Не буду, если ты их будешь аккуратно вешать, а не бросать как мальчишка у постели.

Такое сравнение привело его в прекрасное расположение духа.

— Всё, всё, я пошел. Машина сейчас вернется. Ты собирайся. Обговори все со свекровкой. Скажи в командировку едешь. Дай ей денег. Скажи, премию выписали. Нет, лучше командировочные дали. Чтоб дети не нуждались. А там, ты женщина умная. Я думаю, всё наладится, — и он, уходя, чмокнул её в нос. — Пока. Я вечерком после работы забегу.

Договориться с Устиньей Тамаре не составило труда. Нехорошие подозрения у Устиньи были. Но говорят, по себе погонишься — не ошибешься. Вот и Устинья, ни разу за всю жизнь не изменившая мужу, ни до его гибели, ни после, погналась по себе. Ну, работает невестка, иногда допоздна задерживается. Вот в командировку едет. Хочет жить лучше. Старается копейку в дом заработать. А Илья не понимает этого. А через это одни неприятности. Попивать стал. Пьяный-то он сильно нехороший. А кто пьяный хороший? Даст бог, перебесятся. Тамаре бы тоже пыл умерить. Илья, как не крутись, неплохо зарабатывает. Да и дети малые. Ну, разойдутся. Кому они нужны?

— Мам, командировку заранее планировали. Не могу я отказаться, работа это моя. Вот и командировочные выплатили. Мне и половины хватит. Это вам. На детей. Очень вас прошу, поживите пока у нас. Может Илюшка проспится, да образумится. Вон у Надежды машина. Мы-то чем хуже? Вот и стараюсь зарабатывать.

— Не судья я теперешней жизни. Только думается мне, что пусть бы Илюшка на ту машину зарабатывал. А ты больше об детях думала. Он в работе да твоей заботе может так и не пил бы. А детей пригляну. Чего ж теперь, коли всё одно едешь.

— Мама, вы скажите Илье, что была я. Ну, сами там. Я уж и не знаю, как его убедить.

— Не буду я меж вами встревать. Я вас не сводила и разводить не буду. А чтоб руки окоротил, поговорю. Да, думаю, мало толку. Ежели что в голову себе вбил, то хоть вдоль, хоть поперёк, всё ему едино.

Вот из школы вернулась Наталья. Устинья объяснила ей, что мать отправили в командировку, и поэтому пока она у них поживет. Нужен же пригляд за ними с Леночкой, да и за отцом. Наталья выслушала бабушку и убежала прыгать в классики. Приготовив ужин, Устинья сходила в садик за Леночкой, и осталась на лавочке возле подъезда. Пусть дети погуляют. Вот придет Илья с работы, пойдут ужинать. Не прошло и часа, как с сеткой в руках к подъезду подошел Илья.

— Мамань, никак домой собралась?

— Нет. У вас седни ночевать останусь.

— Ну и ладно. Моя-то дома?

— Велено передать тебе, что отправили Тамару в командировку. И даже командировочные выдали. Она часть дома оставила, говорит, ей хватит.

— Какую командировку? Куда?

— Уж это я не знаю.

На лице у Ильи набухли желваки.

— Значит, опять домой ночевать не вернётся?! — Илья с размаху бросил сетку на лавочку, развернулся и пошел прочь от подъезда.

— Малый, ты куда? Илья! Слышь, щёль?!

В ответ он только повернулся в пол оборота и махнул рукой.

Приближалась ночь. Во вдруг осиротевшей квартире вечер тянулся медленно, как смола. Девочки прижавшись друг к другу, так и уснули на одной кровати. За окном было уже совсем темно. Единственный фонарный столб с лампочкой в железной тарелке выхватывал из ночной темноты кусок прилегающей улицы. Устинья сидела возле кухонного окна в тщетной надежде разглядеть, не идёт ли Илья. От нервного напряжения ноги просто одеревенели. И когда пришлось дойти до туалета, то казалось, что ступней нет, а передвигает она тапочки, набитые чем-то тяжелым. Слух улавливал каждый звук в подъезде, а в голову лезли самые страшные мысли. Когда уже не было никаких сил волноваться, она придумала, как Илья опоздал на последний автобус и теперь идет откуда-то пешком. Потом вдруг пришла мысль, что вот она тут душой болеет, а их, молодых, разве разберёшь? Вот сейчас тихонько постучат в дверь, да придут вместе Илья и Тамара. Но в подъезде было всё также тихо. К середине ночи измученная ожиданием Устинья прилегла на диван и уснула. Но недолгий, тревожный сон не принёс отдыха.