Она говорила ласково и вкрадчиво, но иного голоса и иных слов маркиз вовсе не ожидал от нее, так что не придал этому никакого значения.

Ну а поскольку ее муж отсутствовал и в эту ночь, вместо лишних споров и препирательств маркиз доставил ей блаженство, и она была счастлива до самого рассвета, пока он не покинул ее.

Но она была бы ужасно оскорблена, если бы знала, что по дороге к своему дому, расположенному всего через две улицы, маркиз уже и не думал о ней, а опять с головой погрузился в лошадиные проблемы.

Завтра, вернее, уже сегодня, он отправляется в Фалькон, чтобы увидеть лошадей, которых этими днями приобрел для своих собственных конюшен.

А о том, что нынче вечером ему предстоит отобедать у графа Уорнборо, дабы познакомиться со своей будущей супругой, маркиз вспомнил лишь в ту минуту, когда уже подходил к дому.

Мысль о предстоящей формальности вызвала у него такую тоску, что он предпочел бы остаться дома, где его ждала масса важных дел.

Но они с графом уже успели обменяться по этому поводу множеством посланий.

К тому же он решил для себя, что, как только все будет улажено и назначен день свадьбы, он сможет забыть о постороннем и всецело сосредоточиться на королевских конюшнях — это было самое важное.

Маркиз не удивился бы, доведись ему узнать, какой переполох и возбуждение царили в Уорн-парке в связи с его приездом.

Графиня раз двенадцать вызывала повариху для переговоров и без конца вносила очередные изменения в меню.

Миссис Оливер, прослужившая на кухне больше двадцати лет, давно определилась со всеми блюдами для предстоящего обеда, поэтому легко и просто соглашалась во всем со своей госпожой всякий раз, как та ее вызывала.

Сама же продолжала готовить, не отступая от собственного первоначального плана.

Графиня послала в Лондон за несколькими платьями для Эльмины, объяснив дочери, что придется обойтись ими, пока не определится дата свадьбы и можно будет самим съездить в Лондон для приобретения приданого.

И хотя графиня ни словом не обмолвилась на сей счет, вся эта суета и слишком явное нервное возбуждение матери не оставляли никаких сомнений у Эльмины: графиня Уорнборо волновалась, что ее дочери придется соперничать с красавицами, с коими маркиз и сейчас еще проводит время.

Девушка уже сама давно поняла эту проблему и знала гораздо больше о традиционном женском окружении маркиза, нежели отец или мать вообще могли предположить.

Маркиз был не только самой важной, но и самой колоритной фигурой округи, а потому, как и в любой другой сельской местности, он неизбежно являл собою предмет обсуждения всеми и каждым.

Не только их соседи, но и деревенские жители, и слуги постоянно говорили об этом человеке, и весть обо всем сказанном или сделанном им со скоростью ветра разносилась по округе, переходя из уст в уста.

Так случилось, что дворецкий из Фалькона приходился родственником горничной, давно служившей у графини.

В свои свободные дни она регулярно навещала мать дворецкого, жившую там же, а та, как было известно Эльмине, слыла самой заядлой сплетницей в деревне.

Таким образом девушка многое узнала от горничной своей матери, но еще больше, когда побывала в Фальконе, — туда она отправилась сразу же, как только узнала об отъезде маркиза в Лондон.

На пороге конюшни Эльмина по выражению лица Хагсона поняла, что он уже знает о предстоящей женитьбе на ней маркиза, и это еще раз подтверждало, что совершенно невозможно ничего скрыть от слуг.

Хагсон легко мог услышать какой-нибудь разговор маркиза, а может быть, это камердинер хозяина, повсюду его сопровождавший, привез из Лондона последние слухи.

Или, быть может, ему самому показалось странным, что последнее время нарочные постоянно возят в Уорн-парк письма от маркиза, и, просто сопоставив все факты, он пришел к такому выводу.

Но каково бы ни было объяснение его осведомленности, Эльмина поняла — он все знает.

И теперь, переходя, как обычно, от стойла к стойлу и останавливаясь, чтобы с восхищением полюбоваться новыми лошадьми да потрепать по холке старых знакомцев, с которыми уже успела подружиться, она впервые почувствовала образовавшийся вдруг между нею и Хагсоном некий барьер, который никогда прежде не ощущался.

Девушка надеялась, что это вовсе не предзнаменование перемен, ожидавших ее в будущем, — ведь она успела оценить дружеские отношения, которые установились у нее с работниками Фалькона, и не имела никакого желания разрушить их.

Так или иначе, Эльмина пустила в ход навыки, приобретенные с помощью Чанга, и внутреннее чутье, которое он помог ей развить в себе, и ей удалось вернуть отношения с Хагсоном на тот уровень, на котором они находились прежде, чтобы он не думал о ней как о своей будущей хозяйке.

То же самое произошло с домоправительницей и ключником.

Дворецкий был перед ней в долгу, так как девушка приносила ему особенные травяные настойки, которые помогали при ревматизме; графиня готовила их по старинным рецептам их знаменитой бабушки.

Но не только слуги — даже сам дом почему-то казался в чем-то совсем другим.

Выходит, теперь она не просто восхищается им, но смотрит на него как на свой будущий дом и сама отныне становится частицей этого дома.

Разве могло быть на свете что-нибудь, чудеснее этого!

Ей представится возможность перечитать все книги в библиотеке, наслаждаться созерцанием картин и других сокровищ в доме всякий раз, когда она только этого пожелает.

Но ведь все принадлежало человеку, за которого ей предстоит выйти замуж.

И чем больше Эльмина думала о маркизе, тем больше понимала: каким бы роскошным ни казался этот брак, ей не уйти от проблемы, которую ей предстояло преодолеть, а проблема эта была не из легких.

Наконец она спрятала свою гордость подальше и как-то после интенсивных занятий с Чангом уселась на мат, скрестив ноги, и обратилась к учителю:

— Мне надо поговорить с вами!

Чанг сел в той же позе лотоса, с прямой спиной и скрещенными ногами.

Он, естественно, был из числа посвященных в историю странного сватовства маркиза, и во взгляде его светилось понимание и сочувствие.

Не успела она собраться с мыслями, как он заговорил сам.

— Не надо волноваться, моя госпожа. Правильные мысли рождают правильные поступки и ведут к правильным событиям. Все становится на свои места.

Эльмина кротко вздохнула.

— Это звучит слишком просто, но, признаюсь, я взволнована. Вы знаете, Чанг, сколь властен и исполнен ощущения собственного величия этот человек. Разве сможет он когда-либо почувствовать ко мне обычный человеческий интерес?

Этот вопрос неотступно мучил ее каждый раз, когда она ночью оставалась одна в своей комнате.

Эльмина была достаточно умна, чтобы понимать: она всегда уступала в привлекательности двум своим красивым сестрам, Мирабель и Дирдрей, и не слишком высоко ценила свои женские достоинства.

Она выросла с сознанием того, каким жестоким разочарованием для отца стало ее появление на свет.

Пытаясь найти хоть какое-то утешение, граф всегда обращался с ней, как будто она была мальчиком.

Он брал ее во все свои верховые поездки, говорил с ней о проблемах управления поместьем и даже разрешал ей стрелять вместе с ним, когда рядом никого не было, стараясь хоть как-то восполнить то, чего лишился из-за «ошибки природы».

Но он не любил ее, и тем более никогда не восхищался ею так, как восхищался Мирабель.

Отец лишь мирился с обществом младшей дочери — другого выбора у него не было.

Когда родился Дезмонд и Эльмина увидела взгляд графа, устремленный на сына, она испытала неизъяснимое страдание.

Ей хотелось умолять отца оставить хоть немного любви и на ее долю, ведь он значил в ее жизни слишком много.

Но уже тогда девочка поняла горькую истину: никто, как бы он того ни желал, не в состоянии обратить на себя любовь другого человека или, как случилось с ней, заставить себя отвернуться, когда твое чувство уже стало обузой для любимого человека.