- Света. Примите мои соболезнования. Я знаю что ничто не восполнит эту потерю, но я прошу вашего понимания – девочка не виновата в случившемся. Это может быть последствия ее детства, травма или что-то иное. Вы не знаете, мать избивала девочку?

Сквозь слезы Светлана кивнула.

- Володя говорил что его жена лупила ребенка за каждую провинность. Едва девочке наступил год и она поднялась на ножки, с ней обращались как со взрослой. Ее ругали за пролитую воду. За уроненную пищу. За то, что она писилась, за то что она ломала игрушки. Девочка часами стояла в углу, под пристальным вниманием матери. Когда я вошла в их семью, она смотрела на меня затравленным взглядом. И вы знаете, дети которых бьют – они вздрагивают когда видят резкие движения. Я долго приучала себя быть спокойнее. Не кричала на нее, старалась быть мягче. Она приняла меня, когда я была беременна Никитой. Она просто пришла ко мне такая трогательная и милая, как я могла предположить, что она совершит нечто подобное? Разве может материнское сердце молчать и не почувствовать угрозу. Я ужасная мать.

- Вы не ужасная мать. И вашей вины здесь нет. Теперь мне становится все ясно, жаль что прежде вы не упоминали о болезни матери Милы. Шизофрения частично является наследственным заболеванием. И насилие пережитое в столь юном возрасте, просто сломали психику девочки. К сожалению я не могу забрать Милу в клинику, для этого нет показаний (Волков решил умолчать о случившемся в комнате) но если вы позволите, я хотел бы провести несколько дней с вашей падчерицей в вашем доме. Возможно я смогу узнать причину ее помешательства. Вы не против?

Светлана подняла на Волкова заплаканные глаза. Она не была Снежной королевой, какой считали ее окружающие, она была женщиной с ранимым сердцем. И рана причиненная ей самым родным человечком, оказалась смертельной для материнского сердца – Светлана закрылась в себе и отреклась от мира. Она жила лишь своей жизнью, не чувствуя и не страдая. Она одела маску безразличия. Слезы на ее глазах появились впервые, со дня похорон ее мальчика.

- Это к сожалению не вернет моего сына. – сухо сказала Светлана.

- Это вернет вам веру. Вы позволите? Я позже еще поговорю с вашим мужем…

- Не сможете, он на охоте, за триста километров отсюда. Вернется только на следующей неделе. И если вы решили оставить ее здесь. - Светлана намеренно не произносила вслух имени девушки, она считала что имя делает ее более нормальной, такой как все люди, а если она заберет у нее имя – то она заберет у нее душу, практически обезличит. – То я даже настаиваю на вашем присутствии.

Светлана нервно оглянулась.

- Я боюсь оставаться с ней наедине.

- Я присмотрю за ней, и если увижу что ее поведение может быть опасным, увезу в клинику. Вы согласны?

Светлана закивала.

- Да. Я ведь на самом деле не желаю ей зла. Но она не должна жить среди нормальных людей. Она изуродована детством. Она не такая как все.

Волков кивнул.

И вновь спокойную тишину дома разорвал нечеловеческий крик.

Светлана вздрогнула и побледнела.

Волков собирался подняться, но Светлана вцепилась в рукав его пиджака и вперилась умоляющим взглядом. Волков прочитал страх в глазах женщины. Не безразличие, не равнодушие, а страх. Она смотрела на него почти безумным взглядом.

- Часто она так?

- Каждую ночь. – почти шепотом призналась Света. – Волосы дыбом становятся от ее криков.

- Пойду проверю ее.

- Она спит. Она кричит так во сне.

- Я все равно должен убедиться что с ней все в порядке.

Светлана сглотнула и расцепила пальцы.

Волков уже почти вышел, когда Светлана крикнула ему вдогонку:

- Я не знала что она перестала принимать лекарство, она видимо смывает их в унитаз.

- Хорошо. Я вам верю.

Погода только ухудшалась. Дождь лил все яростнее, молотя крупными каплями по крыше, стенам, окнам. Звук стоял неприятный. Вскоре грянул первый раскат грома, что было весьма непривычно для этого времени года.

- Все таки быть концу света, - усмехнулся Волков, глядя на серые тучи и непроглядную стену дождя.

За окном не видно было ничего на расстоянии одного метра от дома, только едва уловимые силуэты деревьев, и темное пятно озера.

Крики продолжались, но уже не так громко. Мила кричала отрывисто, то замолкая, что вновь набирая силу. Это на самом деле было жутко. Даже у Волкова, человека подготовленного к подобным ситуациям, мурашки пробежали по коже.

Он подошел к комнате, толкнул дверь и вдруг крики стихли. Неожиданно просто взяли и оборвались. Дом наполнился могильной тишиной, жуткой, леденящей. Это был дурной знак, словно зло затаилось и стихло, в ожидании приближения своей жертвы. Волков отбросил дурные мысли, повернул ручку и вошел.

В комнате было темно. Плотные шторы не пропускали в комнату свет от уличного освещения. Волков рассмотрел постель девушки, но не смог рассмотреть что там происходит. Он не видел Милу, поэтому подошел к окну и распахнул шторы.

В этот же момент он спинным мозгом, интуицией, уловил легкое движение за спиной. Он резко обернулся, как раз тогда, когда Мила собиралась опустить ему на голову тяжелую статуэтку. Волков успел увернуться. Удар пришел на окно, раздался звон стекла, и Волков легко скрутил обезумевшую девушку.

Мила вырывалась и кричала, пыталась укусить его, поцарапать, но он держал ее крепко.

- Мила! – крикнул Волков. – Это я! Я не причиню тебе вреда!

Но Мила не могла угомониться, она словно дикая кошка брыкалась и звала на помощь. Ногти ее впивались в кожу, ногами она стремилась попасть ему а пах. Волков еще некоторое время пытался бороться с девушкой, но устав от бессильных попыток, достал из кармана еще один шприц и осторожно ввел инъекцию ей в руку.

Мила поборолась еще несколько минут, и затем вдруг стихла. Так же неожиданно как напала – девушка обмякла в руках доктора. Волков отнес девушку в постель, укрыл одеялом и вышел. Теперь он знал, ко всему прочему – Мила страдала лунатизмом, а это тоже могло объяснить многое.

Глава 10.

Его звали Стас. И он жутко бесился, когда кто-то его называли Стасиком. Ему было одиннадцать, а жизнь уже успела усмехнуться над ним, сделав из миловидного и очаровательного мальчика, жуткого монстра и урода, сошедшего со страниц готического романа Виктора Гюго.

Когда-то он был обычным ребенком, таким как все. Шалил, доставал родителей своей неусидчивостью и гиперактивностью, всегда находил приключения на свою светлую голову. Но раньше жизнь словно хранила его. Он падал с тарзанки и ломал руку, но кости быстро срастались. Он травился смертельно опасными грибами, но лишь сутки проводил в постели, а на следующий день уже бегал с другими мальчишками. Он всегда был лидером среди своих друзей, они следовали за ним даже в самые авантюрные приключение.

Тогда-то родители и приняли это роковое для семьи решение. Они решили спрятать сына от опасностей шумного города и увезли за город, к тому самому злополучному озеру. Сколько после случая с нападением собак Немировых бедная женщина пролила слез. Как она проклинала это свое решение. Она словно сама бросила сына на растерзание этим мерзким тварям. За каждый шрам на его маленьком теле, она чувствовала свою вину и молила бога о прощении. Она бы свою жизнь отдала, за то, чтобы вернуть сыну его прежнюю жизнь, чтобы обернуть время и остаться в уютной квартире на Проспекте Просвещения. Но судьба не меняет своих решений, и не изменить того что уже свершилось.

После того как Стаса выписали из больницы, он замкнулся в себе, оставаясь при этом прежним, постоянно улыбался, делая вид, что ничего не случилась, но матери казалось что она отчетливо слышит как от боли плачет сердце ее сына.

Псы изуродовали не только его внешность. Своими клыками они истерзали его душу и навсегда закрыли дорогу к миру людей. Стас стал затворником.

Лишь изредка он выходил из дома, чтобы прогуляться, и всегда за несколько километров обходил проклятый дом Немировых, которых теперь ненавидел всей душой. Он ненавидел высокомерную хозяйку, которая при их единственной случайной встречи, брезгливо отвернулась всем своим видом давая понять, как ей противен его жалкий вид. Ненавидел полковника, за его слова, которые он сказал его матери. Несчастная женщина пришла к нему с просьбой усыпить собак, так как они могут быть опасны для окружающих, на что полковник ответил: