Предприимчивые люди, воспользовавшись ситуацией, начали строить многоэтажные здания для продажи одному или нескольким хозяевам, которые устраивали в них доходные дома. Проживая в них и сдавая квартиры семьям вместе с прислугой, домовладельцы тем самым образовали известную теперь систему, по которой многие люди получают средства для жизни и сегодня. Но позволить себе снять жилье в таких домах могли только очень обеспеченные люди. И хотя в столице крутились большие деньги, бедных людей, таких, кто покинул привычные места и надеялся построить в городе новую жизнь с нуля, здесь было значительно больше, нежели богачей и аристократии.
В 1850-х годах население распределялось по профессиональному уровню приблизительно в таком соотношении: лорды в парламенте уступали по своей численности чиновникам и клеркам в министерствах; управляющие на фабриках и заводах терялись среди приказчиков в магазинах; ремесленников, шивших обувь, было больше, чем шахтеров; портных больше, чем моряков; прачек в два раза больше, чем рабочих на производстве металла, и прислуга в несколько раз превышала по своей численности тех, кто мог ее нанять. Более 120 тысяч кузнецов работали в городах и деревнях, прилегавших к ним. Они не только подковывали лошадей, а также ремонтировали инструменты, ограды, механизмы. Их труд был нужен на всех предприятиях.
Большую часть населения составляли фабричные рабочие. Около воды селились грузчики с доков, моряки, ремонтники. Утром и днем на площадях толпились бродяги в поисках случайного заработка. Счастливцы тут же на рынках покупали еду, толкались, чтобы просто послушать, о чем говорят, переброситься новостями. Клерки в своих строгих черных сюртуках с белыми воротничками торопились в конторы, подметальщики улиц, энергично работая метлами и сгребая навоз в кучи, старательно пылили на прохожих. Тележки водовозов стучали ободами по булыжникам, торговки выпечкой расхваливали свой товар, приказчики из магазинов закручивали пружину, фиксирующую тряпичный навес над витринами, продавцы жареных каштанов, в испачканных сажей фартуках, выхватывали из жаровен щипчиками потрескивавшие от огня закопченные шарики и насыпали их в бумажные кульки.
А сколько на улицах было разного народа- не тех, кто просто проходил дважды за день, а тех, для кого улица была не дорогой, а домом. Перед каждым из них стояла своя задача: кто-то торговал тем, что имел, а кто-то потихоньку заимствовал то, что имел другой, кто-то старался получить деньги за особое умение – за фокусы, за необыкновенную гибкость тела, за красивый голос или акробатический этюд. Здесь же были и уличные арабы – мальчишки с перемазанными лицами в одежде с чужого плеча, с ногами либо босыми, либо в худых башмаках, из которых торчали пальцы. Они жили по понятиям того времени. Заработав немного денег, старались приобрести суконную кепку вместо бумажной или носовой платок – принадлежности порядочных людей.
Общественное мнение доминировало даже в этой среде. Город кипел и бурлил с утра до вечера, а по ночам растекался по окраинам, чтобы с рассветом опять переполниться через край. Приливавшую и отливавшую волну образовывали в основном бедняки, надеявшиеся найти в центре работу. Осчастливленные и разочарованные, голодные или наевшиеся до отвала, возвращались они спать в свои переполненные такими же беднягами дома, опуская глаза перед вопросительными взглядами жен и детей или радостно протягивая им свертки с едой.
Если на окраине было сравнительно тихо, то центр города переполнялся скрипом телег, цоканьем копыт лошадей, криками разносчиков.
«Сразу после завтрака дочка зеленщика обегала дома привычных заказчиков и продавала зелень, затем мальчишка от мясника прибегал спросить, не хотят ли сделать заказ, чтобы через несколько часов вернуться с подносом мяса на плече. После завтрака стучался помощник булочника, развозившего на тележке товар по домам, затем фыркала лошадь и дребезжала телега молочника, который прямо из фляг разливал жирную, пенистую жидкость в бутылки тут же в тихом переулке. Жена и дочь молочника, повесив фляги на коромысла и водрузив их себе на плечи, разносили молоко по домам. Иногда они гнали свою корову прямо в Сент Джеймс-парк и там желавшие получить парное молоко выстраивались в очередь. Чаще всего это были няни, гулявшие с детьми, которые тут же и поили своих питомцев. А летом ко всем разносчикам добавлялись девочки с вишнями, клубникой или цветами, зимой по домам разносили горячий картофель, который также очень быстро раскупался и на улицах случайными прохожими».
Если в семье был достаток, то женщины почти все время проводили дома. Гораздо больше, чем мы сейчас. Но это не свидетельствовало о их изолированности. Слуги нуждались в контроле, и продавцы, ходившие по домам, рекламируя свой товар, были отвлекающим (а порой раздражающим) от ежедневной рутины фактором. В XIX веке уже появились первые бельевыжимал- ки и прототипы пылесосов, и дилеры, рекламируя свой товар, ходили по домам. Конечно, не все семьи, даже принадлежавшие к среднему классу, могли позволить себе иметь этих дорогих помощников по дому. Чаще всего те, у кого были деньги на это, предпочитали нанимать слуг, которые сами справлялись со всей работой. Однако такие механизмы, как кофемолки, мясорубки, картофелечистки и прочее, были предметами настоящей гордости семей и выставлялись на видное место, чтобы показать гостям, что хозяева могут это себе позволить.
Так же каждый день на улицах городов появлялись мальчики, продававшие по домам навоз, который они насобирали тут же на улице, и торговцы разным хозяйственным товаром: клейкой бумагой для ловли мух, мышеловками, душистым мылом, орнаментами для камина, инструментами для сада. Однако гораздо лучше покупались не приспособления, которые облегчали работу слуг, об этом хозяйки мало заботились, а то, что женщины могли использовать для себя: такие нововведения, как электрические корсеты, пояса для чулок с резинками вместо подвязок, красивые ленты и кружева, губная помада, гребешки. Все это можно было купить у разносчиков дешевле, чем в дорогих магазинах, и трудно было устоять от искушения. На дом разносилась даже готовая еда. Продавец маффинс (кексы с изюмом) делился с разносчиком печеного картофеля:
«- Ты, приятель, какую погоду почитаешь важнее?
– Вестимо сухую. Коли каплет, так у меня в печке огонь тухнет. Да и картошка стынет мигом. Нет, брат, мне подавай солнце али холод, токмо чтоб не мочило!
– А мне вот дождь в аккурат! Дамочки, что прислугу не имеют, сами-то в такую погоду мокнуть не пожелают, а тут и я с моим товаром! Вмиг все раскупают! Я как тучу вижу – так сразу своей приказываю: "Пеки, пока не упадешь!" Я б, ей-богу, один день дождя за неделю солнца сменял!»
За день постоянный стук в дверь так надоедал хозяйкам, что если у них были горничные, то им давалась инструкция гнать всех, не спрашивая, с чем пришли. Но даже тогда с улицы все равно неслось: «Старье берем! Старье меняем!» – от старого еврея, погонявшего лошадь. На голове у него помимо его собственной старой шляпы всегда была надета еще и какая-нибудь, по его выбору, «новая», которую он приобрел в этот день. Он брал старые сломанные часы, разваливавшиеся стулья, выленявшую одежду, разношенную обувь, гнутые щипцы, кукол без волос. Брал практически все, что несли, даже вытопленный жир, который в бедных домах намазывали на хлеб вместо масла.
За все он давал либо небольшие деньги, либо обменивал на яркие детские книжки, бумажные фонарики, волшебную трубку, крутя которую, видно множество чудесных, никогда не повторявшихся узоров. За его повозкой всегда бежала куча босоногих мальчишек. Заслыша звук его колокольчика, они слетались с разных сторон, потому что, с их точки зрения, у него на повозке хранились бесценные сокровища. Они несли все, что удавалось подобрать первыми, и молили старьевщика, если он не находил принесенный предмет заслуживавшим внимания, поменять на что-нибудь из своих ярких безделушек. Только его телега трогалась с места, появлялась другая, собиравшая старый металл. Человек с обветренным лицом кричад, оповещая о своем прибытии: