Мы стали встречаться тайком. Выходя из дома и отправляясь на свидание, я каждый раз умирала от страха.

Во-первых, я боялась своей родни, во-вторых, боялась нарваться на засаду террористов, тем более что Хусейн был военным, а всех военных террористы считали безбожниками и предателями. Себя же террористы называли спасителями веры. Схватив военного, они убивали его на месте и нападали на его семью. Я знала, чем рискую, но зов любви был сильнее страха умереть.

Теперь я понимаю, насколько эта любовь ослепила меня. Я наивно полагала, что все будет просто, верила, что когда мои родные, узнав о претенденте на мою руку и сердце, который хочет взять на себя ответственность и за моих дочерей, успокоятся. Как плохо я знала своего отца!

Однажды один из соседей увидел, как Хусейн сажает нас в машину возле нашего дома. Он остановился и внимательно посмотрел на нас, отчего девочки испугались, а я запаниковала. По дороге мы с Хусейном обсудили сложившуюся ситуацию. Он сказал, что нужно все рассказать моему отцу, когда тот вернется из отпуска, и что он сам придет к нему просить моей руки.

— Позвони мне вечером и ничего не бойся. Я с тобой.

Мы будем жить долго и счастливо. Я никому не позволю обижать тебя и твоих дочерей. Поняла?

— Да, Хусейн. Я позвоню тебе вечером. Пожелай мне удачи!

От страха сердце выпрыгивало из груди — я была уверена, что соседи обязательно расскажут об этом моим родителям. Никто не умел хранить секреты. Новости распространялись быстро, люди почему-то радовались несчастью других, словно видели в этом свое собственное превосходство.

Когда мы вернулись с прогулки, мне показалось, что в курсе была вся округа. Наши загорелые лица вызывали подозрение и выдавали нас с головой, поскольку женщине не разрешалось выходить одной из дома; легко было предположить, что на пляже с нами был мужчина. Этого было достаточно, чтобы мне перерезали горло. Я сама уже поверила, что перешла границы дозволенного. Родные никогда не простят мне подобного. Я вообразила самый худший сценарий развития событий, и только дома я почувствовала себя в относительной безопасности. Нора предложила мне самой все рассказать отцу, опередив соседей.

— Я сделаю это, как только они вернутся! По телефону как-то неловко вести подобные разговоры.

В тот вечер я долго разговаривала по телефону с любимым. Старалась объяснить ему причины страха перед своим отцом. Когда я заговорила о религиозных принципах, Хусейн успокоил меня, сказав, что он практикующий мусульманин, а значит, у моего отца нет причин ему отказывать.

— Ты военнослужащий, Хусейн, то есть грешник с точки зрения экстремистски настроенных «правоверных» мусульман. Сотрудничая с правительством, ты попираешь веру. Мой отец — экстремист, и он, уверена, откажет нам.

— У меня дар убеждать людей. Поскольку я хочу тебя перед Богом и людьми, то буду еще убедительнее. Не вижу ничего предосудительного в нашем браке.

— Моя семья считает позорным все, что я делаю. Их гнев не знает границ.

Хусейн успокаивал меня, повторяя, что любит меня и будет заботиться обо мне и моих детях. Что еще было нужно? Меня любили, я больше не была одинока. Я что-то значила для другого мужчины, поэтому чувствовала себя в безопасности. Эта любовь, так или иначе, стала мне наградой за потерянные годы. Если бы это могло длиться вечно!

В полдень к нам пришел мой младший брат и сказал, что отец прервал отпуск и хочет меня видеть как можно быстрее вместе с дочерьми. Что-то произошло. Девочки только что вернулись из школы, поэтому я сказала, что пойду одна.

— Отец уточнил: «ты и твои дочери»!

— Хорошо. Тогда мы придем через полчаса. Возвращайся домой и предупреди отца.

— Нет. Папа сказал, чтобы я без вас троих не возвращался.

— Тогда присаживайся. Пусть дети пообедают, а мне надо кое-что сделать.

Я воспользовалась моментом и предупредила Хусейна по телефону о предстоящей встрече с отцом.

— Не волнуйся,' — успокоил он меня. — Позвони мне вечером. Если ты не вернешься, я сам пойду к ним.

Я попросила девочек взять с собой школьные ранцы и надела вуаль. Мы были готовы, но когда мы садились в машину, Мелиссу стошнило: она была впечатлительным ребенком, и даже испуг вызывал у нее приступ тошноты. Я вытерла ей рот, а она схватила меня на шею.

— Мама, я боюсь, — прошептала она мне на ухо. — Я боюсь бабушки с дедушкой. Я чувствую, случится чтото ужасное. Я боюсь за тебя, потому что знаю: они не любят тебя.

— Не беспокойся, дорогая. Это же твои дедушка с бабушкой. Они никогда не сделают ничего плохого своим внучкам.

Пока мы ехали в машине, я гладила Мелиссу по волосам, чтобы успокоить ее. Я осознавала, что ситуация складывается серьезная. Этот непредвиденный визит не сулил ничего доброго. Я уже придумала, что скажу им насчет моих отношений с Хусейном, и еще раз проговаривала про себя все слова. Когда-то я должна сказать им все.

Выходя из автомобиля, я посмотрела на дом — тот выглядел мрачно как никогда. По телу пробежала дрожь, но я не хотела показывать свой страх дочерям. Держа их за руки и молясь Богу про себя, я переступила порог.

В гостиной, где собралась вся семья, стояла напряженная и опасная тишина. Все молча глядели на нас. Мелисса бросилась в объятия к своей бабушке, но та резко оттолкнула ее. Мелисса упала. Это было слишком. Гнев охватил меня, и я решила, что сейчас же скажу все, что о них думаю. Но сначала нужно помочь дочери подняться. Я нагнулась, и в этот момент меня схватили за волосы и быстро потащили в небольшую кладовую, в которой хранились продукты. Словно скотину, меня и моих дочерей по очереди затолкали внутрь. Я упала на пол, не понимая, что происходит. Мелисса громко плакала и звала меня. Нора застыла в углу как статуя. Инстинктивно мы потянулись друг к другу, помогая прийти в себя. Что могла означать эта агрессия? Зачем надо было запирать со мной девочек? Мать, словно верховный главнокомандующий, подбоченясь стояла в дверном проеме.

Рядом с ней застыли двое моих братьев.

— Вынесите отсюда морозильную камеру, мальчики, — приказала она. — Мясо, которое там хранится, может испортиться рядом с этой падалью! С самого рождения, дочь, ты была падалью и родила падаль — таких же двух шлюшек, как ты сама! Точные копии тебя! Ну, хорошо!

Они разделят твою судьбу. Шлюхи погибнут, как шлюхи! Двери закрылись. Мы остались одни в сырой прохладной кладовой. Обычно чем богаче семья, тем больше подобная комната, тем больше продуктов в ней можно поместить. Но в доме моего отца кладовая для хранения продуктов была относительно небольшой. Посреди комнаты стоял круглый столик. На полу лежали три тюфяка.

В комнате было темно, лишь под потолком тускло горела лампочка; окна здесь не было, поэтому она должна была гореть постоянно: если ее выключат, мы окажемся в кромешной тьме.

Мелисса, прижавшись ко мне, продолжала плакать, а Нора, сохраняя спокойствие, о чем-то думала. Я с ужасом понимала, что мы оказались на краю пропасти. А Мелисса своими вопросами нагоняла на меня еще большего страху, который я не должна была показывать.

— Что случилось? Почему мы стали пленницами и не должны никого видеть? Почему они так поступают с нами?

— Я не знаю, моя дорогая, но скоро мы узнаем.

— Бабушка так злилась на меня. Я всего лишь хотела ее поцеловать, — продолжила Мелисса с грустью.

— Знаю, дорогая. Бабушка, наверное, устала. Она нервничала, вот и потеряла терпение. Не огорчайся, моя маленькая. Я здесь и буду защищать вас до последнего вздоха. Клянусь. Не забудьте, Хусейн знает, где мы. Он придет на помощь, я уверена.

Дверь распахнулась, отчего у меня перехватило дыхание. Мне показалось, что настала моя последняя минута.

Словно сеющее ужас чудовище, появился мой отец.

— Встань, несчастная. Ты замарала честное имя своего отца грязью, теперь надо мной все потешаются. Из-за тебя моя честь запятнана. Ты еще не развелась, а. уже гуляешь по пляжу с военным. Да еще осмелилась взять с собой двух маленьких сучек, которых называешь дочерьми. Где, по-твоему, ты находишься? Во Франции, где бабы творят, что хотят, на глазах у честных людей? Напоминаю, если ты забыла: здесь Алжир, страна мусульман с прочными традициями и верой. Мы заставим тебя уважать наши обычаи. Я убью тебя, и твоя кровь очистит меня.