И снова Николя бы не сказал, что она знала о случившемся. Или услышала впервые.

— Не кажется ли вам, сестра, что ваши чувства не соответствуют вашему званию, подразумевающему жалость и сострадание?

Маленькие глазки сверкнули холодным блеском, а голос возвысился до визга:

— Жалость, сострадание! А он пожалел мою сестру? Сохранил уважение к ее памяти? Он предпочел вываляться в грязи, в нем проснулся скот…

Она заломила руки.

— Если он и молит Господа избавить его от дурных страстей, неужели вы поверите, что Господь внемлет его молитвам? Он всегда хочет только наполовину. А хотеть наполовину означает не хотеть вовсе.

— Я понимаю, сестра, ваши чувства, но все же, что вас столь сильно возмущает?

— Преступные пороки, которым зять стал предаваться после смерти моей сестры. В его сердце поселились извращения, порочащие творения Господа. Подчинив все свои чувства животной похоти, он дошел до того, что его безнравственное поведение стало вызывать повсеместное возмущение. Даже стены этого дома содрогнулись от его поступков.

— Но неужели за свойственные человеку заблуждения он заслуживал смерти? Разве он не мог искупить свои грехи?

Она недоверчиво взглянула на него.

— Брат мой, есть множество людей, о коих либо хранят молчание, либо говорят с укоризною. И что бы вы ни говорили и ни делали, вы их не измените: «Вырви глаз свой, отсеки руку себе, отрежь ногу свою, если они соблазняют тебя» [17].

— Не понимаю, откуда у вас такая ненависть к человеку, бывшему супругом вашей сестры.

— Брак моей сестры был мезальянсом. Сами подумайте. Выйти замуж, в сущности, за слугу.

Коренастое тело женщины задрожало от ярости.

— Разве освященный взаимной привязанностью союз не является благодатью, и его не должно принять со смирением? — спросил Николя.

— Вы не знаете, о чем говорите. Мало того, что он получил недурное приданое, он еще и унаследовал от моей сестры солидное состояние, которое, в случае его кончины, должно вернуться его законным владельцам.

— Законным владельцам?

— Нам, Дюшампланам.

От Николя не ускользнула крошечная пауза, сделанная монахиней, прежде чем ответить.

— Сестра, для проведения расследования мне необходимо уточнить кое-какие подробности.

Она села и, спрятав руки в рукава, принялась перебирать четки; ее улыбающееся благодушное лицо сияло кротостью и невозмутимостью.

— Слова Писания, в коих вы черпаете поддержку, вряд ли помогут пролить свет на факты сугубо материальные. Откуда вам известно, что, овдовев, ваш зять стал вести неподобающий образ жизни?

Она с отвращением повела головой, словно хотела сказать, что об его распутстве все знали еще до смерти сестры, а быть может, и до ее замужества.

— Семья сообщала мне: ведь я самая старшая…

— Сестра, не уходите от ответа. Похоже, вы в курсе его повседневной жизни в особняке Сен-Флорантен.

Она молча смотрела на него; на лице ее ясно читалось презрение и неудовольствие, словно он по пустякам отрывал ее от дела.

— Сударыня, — уточнил Николя, — напоминаю, вы обязаны отвечать на все вопросы магистрата, ведущего официальное расследование. И если ваша искренность не оправдает моих ожиданий, я имею право арестовать вас. Вы это понимаете?

— Не надо угрожать мне, сударь. Неужели мне, бедной монахине из монастыря Сен-Мишель, надо напоминать вам, что ваша власть кончается там, где начинается власть Церкви?

— Что вы хотите этим сказать?

— Что, будучи монахиней, я нахожусь в юрисдикции аббатства Сен-Женевьев, обладающего правом творить в своем бальяже малое, среднее и высшее правосудие. Только не говорите мне, что эти права упразднены в 1674 году Людовиком Великим: последующие постановления вернули их законному владельцу.

— Вижу, вы весьма сведущи по части судопроизводства! Однако, сестра, крючкотворство не слишком согласуется с вашим служением Господу!

— Господин комиссар, мой покойный отец налагал печати на приговоры в Шатле.

— Прекрасно, но откуда столь угрожающий тон? Насколько мне известно, вас никто ни в чем не обвиняет и не собирается брать под арест. Я ничего не забываю из того, что обязан помнить, и уж тем более указы короля, кои мы все должны исполнять. А вот в ваших рассуждениях есть изъян. Маленькая деталь, но она меняет все: возвращение права вершить правосудие, о котором вы говорили, простирается, насколько я помню текст постановления, на вполне определенную, ограниченную территорию, «участок, обнесенный оградой, двор и внутренний дворик». Но ваш дом находится на улице Пост, за пределами аббатства. Поэтому, согласно закону, вы находитесь в моей юрисдикции.

Побагровев от гнева, она в ярости завопила:

— Я буду жаловаться в церковный суд, монсеньору епископу!

— Я хорошо знаю монсеньора де Бомона. Его высокопреосвященство не станет слушать монахиню, не пожелавшую подчиниться правосудию своего короля.

От такого оскорбления она вся побагровела.

— Я не намерена вам подчиняться.

— Что ж, если вы продолжите упорствовать, я потребую от магистрата увещательное послание, в силу коего вы будете обязаны рассказать вашему настоятелю все, что вам известно об искомом уголовном деле. После трех увещательных посланий, оставшихся безответными, вас ждет отлучение.

— Что вы хотите от меня узнать?

— Кто сообщает вам о том, какой образ жизни ведет Жан Миссери в особняке Сен-Флорантен?

— Мне неприятно нарушать слово, данное могущественной и высокопоставленной особе, а именно герцогине де Ла Врийер…

Голос ее стал вкрадчивым, а интонация издевательской.

— …коя является благотворительницей сего дома, о чем вам, я полагаю, неизвестно. Без ее милосердной помощи мы вряд ли смогли бы поддерживать наших несчастных пансионерок.

— Значит, это она вам обо всем рассказывала?

— Она доверительно сообщила мне, что Миссери уже несколько месяцев сходит с ума по одной распутнице, уличной девке, поступившей к ней на службу. Она не хотела ее принимать, но супруг настоял, и ей пришлось согласиться. Она плакала от унижения и принесла свою боль к подножию нашего алтаря, где она молится за спасение души герцога. Я молюсь вместе с ней.

— Значит, герцог тоже…

Сестра Луиза от Благовещения с горестным видом прикрыла глаза.

— Ваши братья не пытались вернуть вдовца на путь истинный? — спросил Николя.

— У старшего нет характера, младший шалопай и сама беззаботность. А жена брата умеет только стенать, вместо того чтобы постараться и подарить мне единокровных племянников.

— И последнее, — промолвил комиссар. — Что вы делали в ночь с воскресенья на понедельник, примерно с десяти часов вечера до семи часов утра?

— Спала у себя в келье до шести утра, то есть до начала утренней молитвы; любая из сестер может это подтвердить.

— Что ж, я покидаю вас, сестра, но прошу как следует поразмыслить, не запамятовали ли вы чего-нибудь, что могло бы заинтересовать меня.

Отвесив прощальный поклон, он направился к двери. Собираясь переступить порог, он неожиданно обернулся и, увидев, с каким нетерпением монахиня ждет его ухода, не удержался и метнул последнюю стрелу.

— Забыл вам сказать. Ваш зять не умер, его рана оказалась не опаснее царапины. А вот любовница его убита.

Она стремительно повернулась, напомнив ему детскую игрушку волчок, и исчезла в угловую дверь. Привратница, та самая, что привела его сюда, бросилась к нему навстречу и повела его к воротам.

— Куда это сестра Луиза столь резво улепетнула, напрочь позабыв о приставшем ей достоинстве? — спросил Николя.

Ему показалось, что привратница в ответ усмехнулась, и он продолжил:

— Скажите, сестра, когда в последний раз ваш монастырь посещала герцогиня де Ла Врийер?

— Госпожа де Сен-Флорантен? Странно, что вы меня об этом спрашиваете. Как раз сегодня утром она приезжала побеседовать с сестрой Луизой…

Не удержавшись, монахиня прыснула со смеху.