— Он обещал.

— Значит, там и будет. Его слово твердое. Если он говорит, что видел, как разбойничает сом, значит и в самом деле видел.

— Только бы Миклош разделался с этой проклятой выдрой.

— Он давно уже ее выслеживает.

— Охотники и рыбаки — дармоеды и чудаки… Правь н берегу. Вроде это Миклош нам знак подает.

Возле большого тополя раздавался тихий посвист.

—Это он!

Нос лодки нацелился на большое дерево, и егерь спустился по откосу к воде.

— Садись, Миклош, в лодку. Ну, как дела?

— Доброе утро. Я опять видел, как разбойничает сом. Стервец этот, наверно, огромный.

— Ежели он весит больше тридцати килограммов, лишек я съем.

Лодка отплыла, и старый рыбак передал егерю небольшую бутылку:

—Приложись-ка, Миклош.

Отпив немного, егерь вернул бутылку.

— Всю ночь выдра у меня из головы не выходит. Ночи-то уж прохладные.

— Дать еще?

— Нет. Если только сом станет бить по берегу своим

хвостом, тогда выпью.

Потом они замолчали. Гребли бесшумно, думая о большом соме, загадочном разбойнике, который в это время отдыхает в яме под одним из берегов и, наверно, слышит плеск весел.

Когда обе лодки причалили к месту стоянки, уже показался красный диск солнца. Рыбаки вылезли на берег, привязали лодку. Достали все необходимое, и двое из них, те, что помоложе, разложили костер. Это место было давно им знакомо. Тут хорошо ловилась рыба и можно было удобно расположиться. Котелок еще стоял на земле, но дым над костром уже развеялся, и мужчины подошли к огню.

—Кто хочет, может еще чуток выпить, — вынув трубку изо рта, предложил старик.

Никто не отозвался. Рыбаки смотрели на реку.

— Ваша правда. Что делать надо, все знают… — промолвил Миклош.

— Пошли!

— Янчи, сегодня ты будешь стоять на берегу.

— Я уже держу пятной конец.

Старый невод лежал в лодке, казалось, беспорядочной кучей, но на самом деле был набран как положено. В длину он был сто, в ширину — три-шесть метров. У такой сети нижнюю веревку, подбору, оттягивают ко дну разные грузила: свинец, кости, камни, а верхнюю подбору удерживают на воде поплавки. Пятной конец остается на берегу, а другой, завозной, выступает из воды только когда невод уже выметан поперек реки и лодка возвращается обратно к берегу. Тогда начинают выбирать сеть из воды, и для рыбаков наступает самый напряженный момент.

—Ну, приступайте.

Янчи перекинул через плечо пятной конец, лодка поплыла, и сеть, шелестя, стала погружаться в воду.

Никто не промолвил ни слова.

Лодка не спеша шла по реке, и ее путь отмечали покачивающиеся глазки поплавков.

Старый рыбак, глядя на воду, кивнул головой.

—Если что-нибудь есть тут, от нас не уйдет. Повернув обратно, лодка пошла к берегу. Невод стал замыкаться.

—Ну, ребята!

Свинец и камни волочились по дну, а поплавки колыхались на поверхности.

—Выбирайте!

Сеть постепенно сужалась, и из нее выскочило несколько хитрых карпов.

—Сбежали, проклятые!

Невод вдруг натянулся, и на одном его участке заплясали поплавки. Туда и смотрел старый рыбак.

— Чуется мне, попалось что-то, — сказал другой.

— Вижу. Тащи-ка.

Тут натянутая сеть так дернулась, что один из рыбаков, не удержавшись на ногах, упал лицом в воду.

— Скорей ко мне, — прохрипел Янчи. — Миклош, брось ружье.

— Поймали, ну как, поймали? — волновался егерь.

— Не разговаривай, тащи!

Сомкнувшись полукругом, невод приближался к берегу, и вода точно кипела от обилия рыбы, но что-то то здесь, то там так сильно дергало за подбору, что люди пошатывались.

—Багор! — крикнул кто-то.

Один из рыбаков прыгнул в лодку, снял сапоги и достал багор.

— Погоди, Анти, пока ей еще меньше места будет, — махнул рукой старый рыбак. — Эта громадина, как я вижу, еще опрокинет…

— Меня…

— Тсс…

— Не упусти ее, не упусти, черт побери!

— Не ори, Миклош, мне в ухо, это тебе не охота!

— Попробуй ты, Анти, — обратился старик к тощему парню.

Парень осторожно зашел в неглубокую воду. В руке у него был багор с чуть ли не полутораметровым багровищем. Когда вода дошла ему до бедер, он показал рукой, что видит, мол, рыбу. И тут же стал ее багрить, но тут его толкнуло так сильно, что он чуть не перекувырнулся.

—Больно здоровая, — он выплюнул воду и стал ловить

багровище, которое всплывало то тут, то там.

—Осторожно! Очень большая… Тихонько, тихонько… Емкость невода теперь была уже не больше маленького

дворика, и вода в нем так и бушевала. Анти уже три раза падал плашмя, но даже не чувствует холода. Скрежеща зубами, он в четвертый раз хватает багровище, и на лбу у него вздуваются жилы. Старик видит, что рыба устала, в глазах у него улыбка.

—Ты уже, знать, накупался, Анти?

Парень, исполненный счастья борьбы, крепко держит багор.

—Тьфу, пропасть! — и он с трудом тянет невод к берегу.

В воде извивается какая-то большая рыба. Бьет хвостом так, что все уже насквозь промокли от брызг.

—Теперь она от нас не уйдет.

Наконец показывается огромная сомья голова, и трубка падает изо рта старика. Все смотрят, как парень тащит к берегу трехметровую рыбу. Сом все еще не сдается и, борясь не на жизнь, а на смерть, ударяет хвостом по ноге старого рыбака, как шар по кегле.

—Черт побери твою рыбу! — бурчит старик. — Черт побери твою рыбу, хотя я бы не возражал, если бы каждый день она мне поддавала. Ну, кто съест то, что сверх тридцати килограммов?

Возбужденный егерь топчется возле сома.

—Ну как же, я ведь говорил, я ведь говорил… В нем будет и центнер!

Солнце уже поднялось из-за деревьев. В сети кишмя кишат серебристые рыбки, кто-то из рыбаков посвистывает от удовольствия: уж больно хорошее утро; над рекой каркают вороны, и пламя взвивается к котелку.

Прекрасное утро! Нежное золото солнечных лучей начинает пригревать, и пламя, лижущее котелок, растворяется в этом сиянии. Потрескивает огонь, и Тэч, любопытная сорока, встревоженно стрекочет на верхушке тополя — ведь дым сулит ей еду, которой, к сожалению, надо еще дожидаться. Надо дождаться, пока уйдут люди, погаснет огонь, и лишь тогда можно будет обследовать стоянку, где останутся обглоданные кости, рыбьи головы и хлебные корки. А может быть, возле берега барахтаются раненые рыбешки, которых рыбаки называют «мусорными» и даже «рыбами-сорняками»; первых за малоценность, но они хоть не причиняют вреда, а вторые — вредные: они уничтожают икру и мальков благородных рыб.

—Пристрели эту сороку, — попросили рыбаки егеря, — а то еще гостя накличет.

У людей есть примета: сорока стрекочет — гостя кличет. Это знают все, кроме нее самой. Сорока же просто-напросто очень голодна, а Миклош и не смотрит в ее сторону, по голосу знает, что она далеко.

—Я ее пристрелю, если притащите мне пушку. Теперь почти весь невод уже на берегу, только матня в мелководье, и в ней полно рыбы. Рыбаки выбирают Крупную, ту, что не подохнет в садке.

Судак и нежный подлещик погибнут в тесноте, поэтому их сразу кладут в корзину.

Оставшаяся рыба еще плещется в воде.

Люди довольны, — от них веет миром и покоем, а от лука, румянящегося в котелке, исходит приятный запах.

Лутра еще до появления рыбаков вернулся домой. В туннеле он слегка отряхнулся, и капельки воды полетели с его шкуры, как песчинки с берега. Он принюхался, сморщив нос, — ранка, нанесенная цаплей, ныла — потом дополз до своей постели. Глубоко втянул воздух — это могло бы сойти и за вздох, — облизал лапы и, поерзав, закрыл глаза, но тщетно: от боли он не мог даже задремать.

Между тем рыбачьи лодки проплыли мимо норы; тогда огромный сом еще не знал, что разрезанный на куски попадет сегодня на базар. И, конечно, не как гроза вод, страшилище, что ловит килограммового карпа, точно ласточка — муху, а как добыча и гордость рыбаков.

Едва в зеленоватом водяном окне улеглось небольшое волнение, поднятое лодками, как там отразилась новая, далекая и необычная игра волн. А через другой вход в нору проникли крики людей и стрекот сороки. В криках людей звучало возбуждение, а в сорочьем стрекоте — тоска и голод.