И все же сам Николя, — хотя Анри глубоко оскорбил его, — похоже, не питал к Габриэль никакой враждебности. Напротив, его взоры, обращенные к ней, были откровенно восхищенными; по правде говоря, невесте в день свадьбы не следовало бы позволять кому-либо так смотреть на себя, а тем более благосклонно отвечать на подобные взгляды. Но самым ужасным было то, что Габриэль не испытывала никакого возмущения по поводу не совсем приличного поведения молодого человека. Как бы то ни было, ей следовало забыть все произошедшее, стереть эту встречу из своей памяти. Ей необходимо было сосредоточить все свое внимание на предстоящей церемонии бракосочетания и многое обдумать, поскольку через четверть часа Габриэль предстояло проститься со своей девической жизнью.

Уже с шестнадцати лет мужчины начали свататься к ней, причем от претендентов на ее руку не было отбоя, однако Габриэль твердо решила, что — когда придет время — она сама сделает выбор. Для того, чтобы отстоять независимость, ей приходилось выдерживать натиск домашних, переживать бурные сцены и ссоры. Против нее объединились отец, Анри и его жена Ивон, особа, которую в жизни ничего не интересовало, кроме нее самой. Единственными союзниками Габриэль в этом противостоянии были ее второй брат, Жюль, и его жена Элен, очень добрая сердечная женщина. К сожалению, Жюль служил в армии и редко бывал дома. Что касается Элен, то, хотя она часто вступалась за девушку в разговорах со сварливым Домиником Рош, ее слова в защиту Габриэль не оказывали никакого воздействия на свекра.

Габриэль надеялась, что однажды станет во главе шелкоткацкого дела семьи Рош, и поэтому до последнего дня усердно занималась изучением всех этапов производства шелка. Подобное увлечение девушки было неслучайным. Она не могла замкнуться только в кругу домашних забот и интересов, поскольку ее юные годы, когда человек особенно впечатлителен, выпали на время революционной смуты, пробудившей в душе девушки тягу к свободе. Идеи революции Габриэль восприняла своеобразно они казались ей созвучными собственным устремлениям к независимости, желанию самой решать свою судьбу и строить планы на будущее.

Лион, пожалуй, пострадал в годы Революции как никакой другой французский город. Со времен средневековья это был известный европейский центр текстильного производства, хотя шелкопрядов во Франции завезли только в пятнадцатом веке — именно с тех пор началось производство шелка, которое принесло, в конце концов, благополучие лионцам и процветание их городу.

Имея столь древние традиции в изготовлении роскошных дорогих тканей, которые покупала в основном французская знать, лионцы не могли симпатизировать новым порядкам, установленным революционным режимом, и часто бунтовали против Конвента с его жестокой, человеконенавистнической политикой. Габриэль была свидетельницей разорения и бед, постигших город, когда против лионцев правительство бросило войска, которые, найдя городские ворота закрытыми и забаррикадированными, начали обстреливать Лион артиллерийским огнем. Осада привела к страшному голоду среди горожан, которые после двух месяцев упорного сопротивления выбросили белый флаг, взывая к милосердию военных. Однако войска жестоко обошлись с лионцами. В наказание, которое заслужили жители города за свое неповиновение, Лион было решено разрушить — ужасная, позорная участь для города, являвшегося по существу колыбелью Франции и французской нации и имевшего все шансы в прошлом стать столицей государства. Революционный режим хотел уничтожить само имя города. Габриэль прочитала как-то на одном плакате, прибитом к столбу, слова: «Лион объявил войну свободе. Лион больше не существует».

После подобного правительственного заявления по всему городу запылали пожары, от дыма и пепла нечем было дышать, взрывы поднимали в воздух густые клубы пыли над полуостровом, на котором был расположен этот уникальный город, стены которого омывали сливавшиеся здесь реки Сона и Рона. Город окружали набережные, многочисленные мосты связывали его со старым кварталом Вэз и холмом Фурвьер на западном берегу. Это поселение было основано еще римлянами, город украшали также средневековые здания и постройки эпохи Возрождения, а новые районы располагались на восточном берегу. С севера к городу примыкал квартал ткачей Лакруа Рус, раскинувшийся на склоне холма, по улочкам которого двигалась свадебная карета Габриэль. И каждая пядь этой земли была обильно полита кровью в те времена, когда французы истребляли друг друга, а на город сыпался град пуль и летели артиллерийские снаряды.

На площади Терро была установлена гильотина как раз напротив величественного здания ратуши, она работала без устали до тех пор, пока нетерпеливым представителям революционного режима не показалось, что дело идет слишком медленно, и вождей местных бунтовщиков, а также мятежных лионцев не стали расстреливать здесь же у городских стен, заменив ружейным огнем работу неутомимого ножа. За два месяца разгула кровавого террора было уничтожено более двух тысяч человек, но тут в Париже власти тирана Робеспьера неожиданно пришел конец, и кровопролития прекратились.

Теперь уже в шелкоткацком производстве семья Дево не составляла никакой конкуренции, поскольку в первые же дни военной осады Доминик Рош воспользовался удобным случаем для того, чтобы избавиться от своего врага и конкурента раз и навсегда. Он донес на Луи Дево. Обвинив его в сговоре с правительственными войсками, осаждавшими стены города. Именно после этого юный Николя вышел на улицу, чтобы открыто выразить свой протест. Луи Дево вынужден был бежать, спасая жизнь; вместе с Николя и своей женой он тайно покинул город. Лионцы отличались злопамятностью. Никто из семьи Дево с тех пор до сегодняшнего дня не отважился вернуться в родной город. Николя сделал это, по-видимому, выполняя последнюю волю отца. После стычки с Анри он без сомнения исполнился еще большей ненавистью к семье Рошей — его учтивое поведение по отношению к Габриэль не имело в этом смысле никакого значения, вражда двух семей вспыхнула с новой силой. Габриэль надеялась, что молодой человек сразу же после похорон отца в спешном порядке покинет город, как он это уже сделал однажды. В душе она понимала, что для нее будет лучше никогда больше не видеть его. Он слишком волновал ее, тревожил ее воображение.

— Ну вот мы и приехали, — произнес Анри, выводя Габриэль из задумчивости. Выглянув в окно, девушка увидела, что они остановились у каменных ступеней одного из многочисленных храмов, превращенных Революцией в общественные здания после того, как атеистически настроенное правительство конфисковало всю собственность церкви.

Габриэль аккуратно расправила складки своего свадебного наряда, несмотря на то, что шелк представлял собой тонкий легкий материал, он был довольно прочной и практичной тканью, совершенно не пострадавшей от падения Габриэль во время уличного происшествия. Платье невесты было скроено по последней моде — линия талии была сильно завышена, лиф кончался сразу под высокой грудью, и от него ткань ниспадала свободными складками вдоль всей фигуры, этот фасон очень шел Габриэль. Выйдя из кареты, Анри помог сойти сестре, и та оперлась на его руку. Прохожие на улице останавливались, чтобы полюбоваться чудесным зрелищем: по каменным ступеням большой лестницы легко всходила грациозная, высокая девушка в свадебном наряде, с прекрасной фигурой, вызывавшей восхищение своей стройностью, ее рука слегка касалась запястья брата; вскоре оба они исчезли в дверях храма.

Внутри в полутемном помещении Габриэль явственно ощутила легкий запах ладана и восковых свеч, который, казалось, пропитал каменные стены и своды. Столетия, в течение которых здесь проходили богослужения, не прошли даром, и никакие флаги и государственная атрибутика, размещенная на месте алтаря, не могли развеять этого впечатления. С хоров, где когда-то пела церковная капелла, раздались звуки оркестра. Браки заключались теперь светскими властями, хотя нынешнее правительство склонялось к тому, чтобы вернуть Церкви некоторые права.