— На, возьми, — протянул он конвертик Орьке. — Это тебе.

Тут я не выдержал и подошел к ним.

Орька держал в руке целлофановый пакетик, сквозь который просвечивал высокий ангел смерти, широко распростерший черные крылья над обломками самолета.

— Мне? — едва слышно пробормотал вконец растерявшийся Орька — Это мне? Зачем? — И вдруг, присмотревшись, вскрикнул: — Юрка! Блин! Где ты ее достал? Где?!

— Гуковский дал. «Это, — говорит, — очень похвально, что вы интересуетесь марками. И уж коли мы заговорили о «Литуанике», я вам подарю кое-что. Есть тут у меня несколько дубликатов…» Достал из альбома эту марку и дал. А я марки-то не собираю…

ЧУДЕСА

Кто выдумал рисовать воскресенье в календаре красными цифрами? Надо было самыми черными. А лучше всего, если бы красного листка в календаре не было. Тогда отец не приходил бы домой в грязном расстегнутом пиджаке, не пил бы воду из крана на кухне и не бросал бы в мать ботинки.

Сегодня воскресенье, и день тянется так, что конца не видно. Борька уже сбегал в соседний двор к Витьке Березину, у которого четыре белых голубя, потолкался около кино и посмотрел фотографии в витрине, забежал в зоологический магазин, где в стеклянном ящике на песке лежал уж. Он хотел узнать — подох этот уж или еще живой, но продавщица сказала, что если он ничего не покупает, то в магазине делать нечего. И он ушел, потому что взрослые над всем главные, всему хозяева.

Денег мало, всего две копейки. Он вынул монетку из кармана и посмотрел на красивую цифру, похожую на лебедя. Что можно купить на эти деньги? Только две ириски. Даже в кино не сходишь. Даже в трамвае не прокатишься. Плохо, когда у человека так мало денег.

Он перевернул монетку и посмотрел на выпуклый герб. «Куплю моторную лодку, — решил он, — десять пирожных и флаг. Флаг прибью на корму, и он будет стрелять под ветром, а разрезанная острым носом вода будет разлетаться, как орлиные крылья. Жаль, что Нева далеко и лодку будет трудно тащить к берегу. Нет, лучше не надо лодку».

Он зашел в магазин «Динамо», купил велосипед и прокатился немного по улице. Завидовали все. Завидовала женщина с большой красной сумкой, завидовали мальчишки около кино, завидовал милиционер на перекрестке. Потом он подарил велосипед хромой девочке, которая гуляла с бабушкой по тротуару, купил мороженое в шоколадной скорлупке и стакан газировки с тройным сиропом, и когда было истрачено все без остатка, сунул монету обратно в карман.

«Пойду в Летний сад», — решил он.

В Летнем саду на солнечных скамейках сидели парни и девушки. Некоторые читали толстые книжки или водили пальцами по раскрытым тетрадям, а некоторые уже но могли читать и, положив тетради и книжки на колени, смотрели на клумбы с цветами и на прохожих.

— Эй, мальчик, — крикнул парень, сидевший рядом с двумя девушками, — иди-ка сюда!

Борька подошел.

— Ну-ка скажи, что такое сходящийся ряд?

— Не знаю, — сказал Борька.

— Ставлю тебе пятерку за откровенность, — сказал парень. — А вот нам за откровенность пятерки не ставят.

Девушка засмеялась. Голубоглазая с яркими губами сказала:

— Мы, наверное, скоро пойдем в детский сад, как ты, мальчик. Чем больше мы учимся, тем глупее становимся.

«Она в самом деле совсем глупая», — подумал Борька и сказал девушке:

— А я уже во втором классе, вот!

Девушка перестала смеяться и удивленно подняла брови.

Борька повернулся и пошел дальше.

На боковой аллее стояли две толстые женщины, а между ними толстый мальчик в белой рубашке. Лицо у мальчика было такое, какие рисуют на коробках с манной кашей. Одна из толстых женщин похлопала мальчика по щеке ладонью:

— Я так давно не видела Бобочку! Он так сильно вырос! Прямо настоящий матрос!

— Да, да, — сказала вторая женщина. — Я стараюсь, чтобы он летом кушал много зелени.

Мальчик преданно посмотрел на одну женщину, потом на другую, потом в просвет между ними и увидел Борьку.

Борька скорчил ему страшную рожу и крикнул:

— Эх ты, Боба!

На любимой Борькиной скамейке, там, где стоят черные чугунные вазы с цветами, сидел старик с палкой. Вместо ручки у палки была деревянная собачья голова. На ногах у старика были надеты тяжелые суконные боты, а шея обмотана серым шерстяным шарфом. День жаркий, а у него боты и шарф. Странный старик.

Борька сел на другой конец скамейки и стал смотреть в Лебяжью Канавку. Она мелкая, сквозь воду видны камни на дне и затонувший пластмассовый пароход, красный с белой палубой. Наверное, невидимые человечки, которые плыли на нем, утонули, а может быть, спаслись и прячутся на том берегу среди травы и маленьких белых ромашек.

Старик на скамейке зашевелился и стукнул палкой. Борька вздрогнул и посмотрел на него.

— Мальчик, — сказал старик, — сегодня особенный день.

— Почему? — спросил Борька.

— Сегодня день чудес.

— Неправда, — сказал Борька, — чудес не бывает.

— Ты ошибаешься, мальчик! — Старик встал и оперся о палку. Из его кулака торчал кончик коричневой собачьей морды. — Ты ошибаешься, мальчик. Чудеса кругом. Только люди отвыкли и не замечают.

— Я тоже не замечал, — сказал Борька.

— Ты еще мал. Ты еще не умеешь смотреть, — сказал старик. — Волшебников, волшебниц в мире много, они среди нас, но мы не видим их! И вещи, которые делают люди, мальчик, — он обвел палкой кругом, — тоже волшебные.

Борька вспомнил, как отец пьет воду из крана, как однажды ночью растолкал его и заставил полусонного плясать перед своими друзьями лезгинку, которую разучивали в школе. Друзья смотрели на Борьку мутными рыбьими глазами и хлопали в ладоши.

— Чепуха, — сказал Борька. — Нет на свете волшебников.

— Есть, — сказал старик.

— А вы… волшебник? — спросил Борька.

— Я на пенсии, — сказал старик. — Но когда-то я тоже умел делать чудеса. Я умел быть разными людьми, малыш. Мне приходилось быть и героем, и злодеем, и очень несчастным человеком. Я много раз умирал. Меня называли то Карлом Моором, то Монтекки, то Фирсом. А один раз я был даже королем, мальчик. Королем Лиром!

Борьке стало немного страшно. Старик говорил так, как не умел говорить никто из соседей у них в квартире. Даже учительница в школе не умела так говорить. И все-таки чудес на свете не бывает. Отец дома повторял это каждый раз, когда приносил зарплату.

— А сейчас вы кто? — спросил Борька.

Лицо старика вдруг покрылось трещинками, а глаза блеснули сквозь щелочки. Такая у него была улыбка.

— А сейчас я — Александр Павлович Терлецкий, — сказал он. — И сегодня мой день, малыш. Такой день, когда я один раз в месяц могу делать чудеса.

Борьке стало очень интересно. Может быть, правда, старик умеет.

— А вы можете… — Борька даже не смог сразу придумать. — Ну, чтобы сейчас пошел снег?

— Я был бы плохим волшебником, — сказал старик. — Снег — это не чудо. Это ремесленничество. Снег, дружок, — это для самых маленьких, для тех, которые ничего не понимают. А настоящее чудо — это искусство. Оно для души, а не для глаз. Настоящее чудо надо чувствовать, а не видеть.

Старик посмотрел на Борьку, и Борьке стало неловко: на куртке чернильное пятно, а у левого ботинка появился рот. Мать говорит: «Вот повезет, выиграем, куплю тебе костюм и пальто». Но матери никогда не везет.

— А чтобы выиграл лотерейный билет, вы можете? — спросил Борька.

— Нет, — сказал старик. — Выигрыш — это случай, а случай мне не подвластен. Вот что, малыш, проводи меня немного. Тут недалеко. Только скажи, тебе дома не попадет?

— Мне нужно домой, когда отец заснет, — сказал Борька.

— Ага, понимаю. Понимаю, мальчик, — сказал старик. — Тогда идем.

И они пошли вдоль Лебяжьей Канавки, за которой звенели красные трамваи, мимо играющих детей, мимо сидящих на скамейках парней и девушек, которые всё читали свои толстые книги, мимо большущей гранитной вазы, похожей на толстого раздетого человека, и остановились на минутку около киоска с газированной водой.