— Может, не надо, парень? — Алоизас подозрительно косится: на руле прыгают руки с набухшими венами, и голос его теряет уверенность. — Мне кажется… Что касается меня лично…

— Что, слишком медленно? Нажать? — по-своему истолковывает его пожелание водитель, сверкая острыми зубками, лихие усики мокры, крепкая шея тоже в поту. — Техника не позволяет, милые… Приезжайте на следующий год — с ветерком на новенькой «Волге» прокачу!

— Ладно, и так хорошо, — Алоизас чувствует ненадежность этого полета, легко представляет себе, как они с ходу выскочат из колеи, зависнут в состоянии невесомости и камнем ринутся вниз, где разобьются в куски. Нет, рассыплются искрами. Как елочная хлопушка. От нескончаемых каменных волн неуютно и муторно, он с удовольствием затянулся бы табаком, но трубка не слушает утративших привычные навыки пальцев, мундштук стучит по зубам. Прийти в себя, тем более удержать все время куда-то ускользающую Лионгину не удается, приходится ожидать момента, когда земля снова станет землей, а не гигантскими качелями. — Слышь, дружок, — теребит он водителя за плечо, — а тормоза у тебя в порядке?

— Тормоза? Как скрипки в оркестре — мои тормоза! Пожалуйста, если не верите…

Дорога взвихривается, вздымается столб пыли. Противно визжа и распространяя запах горелой резины, «Победа», как резко осаженная кобыла, встает на дыбы. Глухо грохочет железо, мотор захлебывается и глохнет, но капот еще дымится, словно морда разъяренного быка. Чуть не врезались в низенький, бегущий вдоль дороги барьерчик, а точнее — в голубое оконце — круглую, как иллюминатор, промоину, сквозь которую выглядывает небо. Ткнув ногой, можно без труда расширить эту дыру — не потребовалось бы и железных бамперов «Победы».

Водитель, припав грудью к рулю, стиснул ладонями виски. Лионгина вылезает наружу первая. В лицо кулаком ударяет упругий горный воздух, но в голове и теле пустота — и лишь в ушах продолжает звучать визг скользящих по камням шин. Беленный известью хлипкий барьерчик, за ним — небо, которое можно пнуть ногой… Собрав силы, Лионгина отрывает глаза от своей красной босоножки, запорошенной белесой пылью. Вниз беззвучно падает каменная стена… Извиваются страшные трещины, на выпирающих камнях — пятна лишайника… В метре ниже уровня дороги торчит колючий куст. Шиповник?.. Как только сумел он уцепиться за ничтожный слой земли, скопившейся в каменной складке, как пустил корни? Цветы уже осыпались — пестрит лишь несколько последних. Зато в листве сверкают… бриллианты. Что это, господи? Осколки, разве не ясно, что осколки? Стеклянные брызги сверкают в гуще колючек. Осколки искрятся и бросают алмазные лучи — хочется протянуть руки. Нет, не достать! Разве что крепко упершись ногами в края промоины, изогнуться всем телом.

От одной мысли, что голова ее свисает над пропастью, Лионгина покачнулась. Вместе с ней закачался в небе солнечный диск, источающий не жар, а ледяной холод. Лионгина откидывается и поднимает глаза, чтобы солнце вновь повисло на своем месте. И снова грело затекшее и обмякшее тело.

Алоизас, уперев ладони в спину Лионгины, подталкивает ее назад, к машине, словно она дрожащая, мягкая медуза.

Не успела осесть пыль, как снова визжат тормоза. Теперь уже не «Победы» — зеленой, цвета весенней травы, «Волги». Выскакивают двое мужчин в белых рубашках и пестрых галстуках. Один из догнавших постарше, другой помоложе, один — водитель, другой — пассажир; скорее всего, они приятели, потому что, не стесняясь, перебивая друг друга, горячо предлагают помощь.

— Ничего не случилось. Ровным счетом ничего, — сухо благодарит Алоизас. Ему неловко за им же самим спровоцированное опасное торможение, неприятно внимание посторонних.

Лионгина молчит, провалившись в сиденье, словно у нее размягчился позвоночник. Молчит и водитель, которого невозможно оторвать от руля.

— Нам ничего не нужно. Абсолютно ничего! — хладнокровно отделывается от непрошеных помощников Алоизас.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — почти соглашается младший. — Но вас можно поздравить!

— Действительно, поздравляю, счастливо отделались! Рулевые тяги не полетели? — не отстает старший, будто сам чудом избежал пропасти. Его широкое лицо подергивается, морщинки колышутся, как складки на развеваемой ветром ткани. — Резина-то цела? Что значит не синхронные тормоза! С какими тормозами ездишь, джигит, а? — протянув руку в открытое окно, трясет он парня.

— Почудилось, сейчас загремите вниз. Кошмар, шестьсот пятьдесят метров. Такая тут официальная высота, местные считают — тысяча с лишком. Дно — ниже уровня моря. Ничего себе, крутанули бы сальто-мортале! В прошлом году довелось быть свидетелем подобного случая, так до сих пор… — Младший и ужасался, и восхищался всплывшей в памяти картиной. В его сверкающих пронзительных глазах мерцал пережитый страх.

— Повторяю. Ничего с нами не случилось! — не собирался вступать в долгие разговоры Алоизас.

— Не сердитесь, пожалуйста. Смертельной опасности, возможно, и не было, но если глянуть издали… — Младший запнулся — увидел в темном салоне «Победы» молоденькую девушку или женщину. Поразил ее рот, точнее, губы — как серые тряпочки. У покойников красивее. От неожиданности его худое лицо вспыхнуло. Едва обозначенный треугольничек усов под выразительным, крупным носом словно запульсировал. Девушку или женщину было жалко, однако еще не поблекла радость, что дорожную скуку развеяло какое-то происшествие, что они с приятелем сыграли чуть ли не роль спасителей. — Простите, вам плохо? Могу предложить глоток коньяка. Нет? В багажнике у нас «боржоми». Гурам, будь добр, — обратился он к старшему, — открой багажник! Эта дама или девушка — прошу прощения, не знаю, как величать, — хочет пить.

— Нет, нет!

Снова им грозила опасность. Иная, чем нависла минуту назад, но опасность. Серые тряпочки сползли с губ, предательски сверкнувших рубином, словно женщина наклеила на них вызывающую улыбку. Лионгина инстинктивно повторила усвоенный на площади урок, когда без особых усилий с ее стороны ей подчиняется все вокруг. Лицо с орлиным носом и сверкающими глазами тоже готово застрять в оконце «Победы» навсегда. Если она разрешит…

— Осторожнее, берегите голову.

— Кто? Я? — и тут же стукнулся головой о край крыши, как она и предвидела. — Значит, отказываетесь от «боржоми»? Зря. Чудесный на-апиток, кровь го-ор. Правда же, Гурам? — Его плавная, эффектная речь вдруг споткнулась, захромала, запнувшись об иронию молодой женщины.

Теперь от него так легко не отделаешься, подумала Лионгина, все еще трепеща от пережитого волнения и мстительной — будто она кого-то победила в споре! — радости. Гляньте-ка, этакий самоуверенный красавец, первый парень на деревне. Это открытие, не вяжущееся ни с пышным южным красноречием незнакомца, ни с франтовским его видом, подействовало на Лионгину странным образом. Снова перед глазами закачались горы. «Победа» дернулась как сумасшедшая… Отброшенный протектором, врезался в небо камешек… Лионгина свернулась в комочек, уставив осовелые глаза в голубую пустыню. Беззвучно развернувшись, уже куда медленнее, «Победа» откатилась прочь от бездны.

— Знакомьтесь. Моя жена. Мы…

Его помощь запоздала, Алоизас и сам почувствовал, что не предотвратил пагубного события. Что-то произошло, но что? Не поняла этого и Лионгина. Вот их раскаленная, провонявшая парами бензина и пылью замызганного ковра «Победа». Рядом — въехавшая на щебенку обочины новенькая «Волга». Тонко, как удаляющийся комар, звенит, тая в пропасти, камешек. Уносит с собой истлевшую частичку ее существа. Почему же печалит ее это сжимающее сердце расставание?

— В таком случае нижайше прошу про-ощения! Тысячу раз! И в тысячу первый, что мы не представились, как последние грубияны! — Молодой, впрочем, не так уж он молод, по крайней мере лет двадцать пять, самовлюбленный франт — приоткрыл дверцу. — Мой друг — Гурам Мгеладзе, знаменитый режиссер кукольного театра! А ваш покорный слуга — Рафаэл Хуцуев-Намреги! Почему двойная фамилия? Одна для па-аспорта, другая для афиш. Я, видите ли, какой-никакой, но артист.